Завантажити

бельем, бегут ручейки пота. Э, духи, шевелите поршнями! Настоящие лоси хорошо ходят.
Километре на десятом наступает обычное состояние «маршевого» зависа. Покруче драпа, честное слово. И рядовой Андрей Тыднюк, увешанный амуницией вояка, урлобан сохатый, шинельная его душа, прется в гору уже сам по себе, а ты — просто клевый парень по имени Андрюха — зависаешь где-то рядом, по соседству, чтобы не терять его из виду. Стеклянный коридор смыкается тесно-тесно и окружает тебя со всех сторон, и тебе уже глубоко наплевать, что там, снаружи — толпа ли солдат сопит в шесть десятков дышалок на склоне, черный ли крылатый дурень непонятной породы парит где-то в вышине.
Куда ломится этот самый Тыднюк? Зачем? Чего он там забыл? Что он вообще здесь делает? Да ладно. Думать об этом не хочется. Его проблемы. А вокруг — остальные. Точно в таких же стеклянных гробах, как и ты. И кажется, вот провались ты сейчас сквозь землю, ни одна сволочь даже башку не повернет.
Блин, а ведь это ж клево! Честное слово. Исчез, испарился, а никто вокруг и не пикнул. Только вот где ж яма-то, что под меня копана?
Спускаемся в низину. Идем мимо рядов пустых могил. Это не кладбище, нет. Просто летний лагерь мазутной пехоты. Их всегда летом, на учениях, выгоняют в поле и заставляют рыть вот такие могилы на двоих. А потом они в них живут неделями. Прямо на голой земле. Я бы так, наверное, не смог. Но вот сейчас, посмотрев вблизи на эти ямы, кажется, начинаю лучше понимать эту чернопогонную братию. Нам легче: мы — лучшие, гвардия. К нам и отношение другое. Нас в ямах не поселят. А значит, мы как бы на постаменте, понимаете? У нас гордость есть. Вот попал ты в ДШБ, и тебе вместе с беретом и АКСУ выдается порция гордости — смотри, не замарай! А они — мазута. Плохой ты, хороший — но раз в пилотке, значит говно. Им и замарывать-то нечего. Отношение — как ко второму сорту, с первого же дня. Это ж армия, здесь всегда по одежке встречают! Нас берегут, холят, а ими вечно все дырки вонючие затыкают. Блин, до меня только сейчас дошло: это, наверное, страшно и тяжело — быть вторым сортом. Всегда. С самого начала и до конца. Только потому, что у тебя погоны не того цвета. Он, может, парнишка покруче меня в двадцать восемь раз, но с частью не подфартило — и все, труба. Говно.
Переваливаем еще через одну сопку. Останавливаемся. Все, привал. Давно пора: километров тридцать мы уже сегодня отмахали. Духи — устало, как мухи сонные — собирают все, что горит, разводят костер. Открываем коробки с сухпаем. Обедаем. Потом — два часа на отдых.
До вечера пройдем еще километров десять-пятнадцать, расстелим на земле брезент, укроемся плащ-палатками да и переспим ночь. А завтра к обеду будем уже в районе учений. Там — палатки, печки-буржуйки, полевые кухни, движки. Там — комфорт.
Там — война. Учебная, конечно, но для нас это не очень важно. Это у мазуты — учения с бестолковой беготней за бээмпэшками. Атаки на противника, которого нет. А у нас будет все как на самом деле. Это я знаю наверняка.
…На больших осенних учениях наш корпус всегда воюет против 115-й улан-удинской дивизии. Так уж повелось. Нашему батальону противостоит точно такой же батальон из Улан-Удэ. А значит, точно так же, как мы — там, они здесь будут делать всякие диверсионные гадости. И тут уж главное — кто больше гадостей сделает. Этакий конкурс на самого большого западлиста. Думаю, мы этот конкурс выиграем. Таких западлистов, как у нас, надо еще поискать.
Только бы не облажаться. Только бы не облажаться. Только бы не потерять лицо. Этого никак нельзя. Можно все. Дать волю рукам. Устроить маленький фейерверк. Даже — тихо-тихо — шлепнуть кого-нибудь в темном уголке, лишь бы без «палива», как несчастный случай. Только бы не облажаться! А что есть лажа на учениях? Невыполнение поставленной задачи. Все понятно? Исполняйте, товарищи солдаты.
Первым облажался Обдолбыш. Их взвод бросили куда-то аж за Двухголовую сопку — по ночному делу пошугать часовых улан-удинского инженерно-саперного батальона. Те — не пехота, от передовой далеко стоят, таблом щелкают. А раз в тылу, то, стало быть, бдительность у них упорно стремится к нулю. Не наказать — грех.
Наказали саперов все. Кроме Обдолбыша. Завели его офицеры в ротную палатку (как был, в маскхалате, только маску камуфляжную снял), поставили в центре, где возле буржуйки захваченные автоматы свалили кучей, потом построили роту. Слово, как всегда, взял Мерин.
— Посмотрите на этого ублюдка, ребята! — обратился он к строю. — Опять! Опять он чмыронулся в деле. Не десантник — баба какая-то… Прямо не знаю, что с тобой делать, Каманин. Толку с тебя как с козла молока. Хорошо хоть в плен не попал…
— Да что случилось-то, товарищ капитан? — спросил кто-то из строя.
— Что случилось? — ротный — злой, что цепной пес — прошелся по палатке, резко обернулся к Обдолбышу. — А вот пусть этот урод сам объяснит…
— А чего тут объяснять, — замялся Обдолбыш. — И объяснять-то здесь нечего…
Видно, неудобно ему, труба, но глаза не бегают, не шугается, а так, растерян немного.
— …Да

читати