Завантажити

на него.
- Пожалуй, рейнвейну, - сказал молодой офицер, робко косясь на Вронского и стараясь поймать пальцами чуть отросшие усики. Видя, что Вронский не оборачивается, молодой офицер встал.
- Пойдем в бильярдную, - сказал он. Пухлый офицер покорно встал, и они направились к двери.
В это время в комнату вошел высокий и статный ротмистр Яшвин и, кверху, презрительно кивнув головой двум офицерам, подошел ко Вронскому.
- А! вот он! - крикнул он, крепко ударив его своею большою рукой по погону. Вронский оглянулся сердито, но тотчас же лицо его просияло свойственною ему спокойною и твердою лаской.
- Умно, Алеша, - сказал ротмистр громким баритоном. - Теперь поешь и выпей одну рюмочку.
- Да не хочется есть.
- Вот неразлучные, - прибавил Яшвин, насмешливо глядя на двух офицеров, которые выходили в это время из комнаты. И он сел подле Вронского, согнув острыми углами свои слишком длинные по высоте стульев стегна и голени в узких рейтузах. - Что ж ты вчера не заехал в красненский театр? Нумерова совсем недурна была. Где ты был?
- Я у Тверских засиделся, - отвечал Вронский.
- А! - отозвался Яшвин.
Яшвин, игрок, кутила и не только человек без всяких правил, но с безнравственными правилами, - Яшвин был в полку лучший приятель Вронского. Вронский любил его и за его необычайную физическую силу, которую он большею частью выказывал тем, что мог пить, как бочка, не спать и быть все таким же, и за большую нравственную силу, которую он выказывал в отношениях к начальникам и товарищам, вызывая к себе страх и уважение, и в игре, которую он вел на десятки тысяч и всегда, несмотря на выпитое вино, так тонко и твердо, что считался первым игроком в Английском клубе. Вронский уважал и любил его в особенности за то, что чувствовал, что Яшвин любит его не за его имя и богатство, а за него самого.. И из всех людей с ним одним Вронский хотел бы говорить про свою любовь. Он чувствовал, что Яшвин один, несмотря на то, что, казалось, презирал всякое чувство, - один, казалось Вронскому, мог понимать ту сильную страсть, которая теперь наполнила всю его жизнь. Кроме того, он был уверен, что Яшвин уже наверное не находит удовольствия в сплетне и скандале, а понимает это чувство как должно, то есть знает и верит, что любовь эта - не шутка, не забава, а что-то серьезнее и важнее.
Вронский не говорил с ним о своей любви, но знал, что он все знает, все понимает как должно, и ему приятно было видеть это по его глазам.
- А, да! - сказал он на то, что Вронский был у Тверских, и, блеснув своими черными глазами, взялся за левый ус и стал заправлять его в рот, по своей дурной привычке.
- Ну, а ты вчера что сделал? Выиграл? - спросил Вронский.
- Восемь тысяч. Да три не хороши, едва ли отдаст.
- Ну, так можешь за меня и проиграть, - сказал Вронский смеясь. (Яшвин держал большое пари за Вронского.)
- Ни за что не проиграю.
- Один Махотин опасен.
И разговор перешел на ожидания нынешней скачки, о которой только и мог думать теперь Вронский.
- Пойдем, я кончил, - сказал Вронский и, встав, пошел к двери. Яшвин встал тоже, растянув свои огромные ноги и длинную спину.
- Мне обедать еще рано, а выпить надо.Я приду сейчас. Ей, вина! - крикнул он своим знаменитым в командовании, густым и заставлявшим дрожать стекла голосом. - Нет, не надо, - тотчас же опять крикнул он. - Ты домой, так я с тобой пойду.
И они пошли с Вронским.

XX

Вронский стоял в просторной и чистой, разгороженно надвое чухонской избе. Петрицкий жил с ним вместе в лагерях. Петрицкий спал, когда Вронский с Яшвиным вошли в избу.
- Вставай, будет спать, - сказал Яшвин, заходя за перегородку и толкая за плечо уткнувшегося носом в подушку взлохмаченного Петрицкого. Петрицкий вдруг вскочил на коленки и оглянулся.
- Твой брат был здесь, - сказал он Вронскому. - Разбудил меня, черт его возьми, сказал, что придет опять. - И он опять, натягивая одеяло, бросился на подушку. - Да оставь же, Яшвин, - говорил он, сердясь на Яшвина, тащившего с него одеяло. - Оставь! - Он повернулся и открыл глаза. - Ты лучше скажи, что выпить; такая гадость во рту, что...
- Водки лучше всего, - пробасил Яшвин. - Терещенко! водки барину и огурец, - крикнул он, видимо любя слушать свой голос.
- Водки, ты думаешь? А? - спросил Петрицкий, морщась и протирая глаза. - А ты выпьешь? Вместе, так выпьем! Вронский, выпьешь? - сказал Петрицкий, вставая и закутываясь под руками в тигровое одеяло.
Он вышел в дверь перегородки, поднял руки и запел по-французски: "Был король в Ту-у-ле". - Вронский, выпьешь?
- Убирайся, - сказал Вронский, надевавший подаваемый лакеем сюртук.
- Это куда? - спросил его Яшвин. - Вот и тройка, - прибавил он, увидев подъезжавшую коляску.
- В конюшню, да еще мне нужно к Брянскому об лошадях, - сказал Вронский.
Вронский действительно обещал быть у Брянского, в десяти верстах от Петергофа, и привезти ему за лошадей деньги; и он хотел успеть побывать и там. Но товарищи тотчас же поняли, что

читати