Завантажити

на воробья, который сел на перила и, перевернув стерженек малины, стал клевать его.
- Да, но ты бы подальше от жаровни, - сказала мать.
- A propos de Варенька, - сказала Кити по-французски, как они и все время говорили, чтоб Агафья Михайловна не понимала их. - Вы знаете, maman, что я нынче почему-то жду решения. Вы понимаете какое. Как бы хорошо было!
- Однако какова мастерица сваха! - сказала Долли. - Как она осторожно и ловко сводит их...
- Нет, скажите, maman, что вы думаете?
- Да что же думать? Он (он разумелся Сергей Иванович) мог всегда сделать первую партию в России; теперь он уж не так молод, но все-таки, я знаю, за него и теперь пошли бы многие... Она очень добрая, но он мог бы...
- Нет, вы поймите, мама, почему для него и для нее лучше нельзя придумать. Первое - она прелесть! - сказала Кити, загнув один палец.
- Она очень нравится ему, это верно, - подтвердила Долли.
- Потом он такое занимает положение в свете, что ему ни состояние, ни положение в свете его жены совершенно не нужны. Ему нужно одно - хорошую, милую жену, спокойную.
- Да, уж с ней можно быть спокойным, - подтвердила Долли.
- Третье, чтоб она его любила. И это есть... То есть это так бы хорошо было!.. Жду, что вот они явятся из леса; и все решится. Я сейчас увижу по глазам. Я бы так рада была! Как ты думаешь, Долли?
- Да ты не волнуйся. Тебе совсем не нужно волноваться, - сказала мать.
- Да я не волнуюсь, мама. Мне кажется, что он нынче сделает предложение.
- Ах, это так странно, как и когда мужчина делает предложение... Есть какая-то преграда, и вдруг она прорвется, - сказала Долли, задумчиво улыбаясь и вспоминая свое прошедшее со Степаном Аркадьичем.
- Мама, как вам папа сделал предложение? - вдруг спросила Кити.
- Ничего необыкновенного не было, очень просто, - отвечала княгиня, но лицо ее все просияло от этого воспоминания.
- Нет, но как? Вы все-таки его любили, прежде чем вам позволили говорить?
Кити испытывала особенную прелесть в том, что она с матерью теперь могла говорить, как с равною, об этих самых главных вопросах в жизни женщины.
- Разумеется, любила; он ездил к нам в деревню.
- Но как решилось? Мама?
- Ты думаешь, верно, что вы что-нибудь новое выдумали? Все одно и то же: решилось глазами, улыбками...
- Как вы это хорошо сказали, мама! Именно глазами и улыбками, - подтвердила Долли.
- Но какие слова он говорил?
- Какие тебе Костя говорил?
- Он писал мелом. Это было удивительно... Как это мне давно кажется! - сказала она.
И три женщины задумались об одном и том же. Кити первая прервала молчание. Ей вспомнилась вся эта последняя пред ее замужеством зима и ее увлечение Вронским.
- Одно... это прежняя пассия Вареньки, - сказала она, по естественной связи мысли вспомнив об этом. - Я хотела сказать как-нибудь Сергею Ивановичу, приготовить его. Они, все мужчины, - прибавила она, - ужасно ревнивы к нашему прошедшему.
- Не все, - сказала Долли. - Ты это судишь по своему мужу. Он до сих пор мучается воспоминанием о Вронском. Да? Правда ведь?
- Правда, - задумчиво улыбаясь глазами, отвечала Кити.
- Только я не знаю, - вступилась княгиня-мать за свое материнское наблюдение за дочерью, - какое же твое прошедшее могло его беспокоить? Что Вронский ухаживал за тобой? Это бывает с каждою девушкой.
- Ну, да не про это мы говорим, - покраснев, сказала Кити.
- Нет, позволь, - продолжала мать, - и потом ты сама мне не хотела позволить переговорить с Вронским. Помнишь?
- Ах, мама! - с выражением страдания сказала Кити.
- Теперь вас не удержишь... Отношения твои и не могли зайти дальше, чем должно; я бы сама вызвала его. Впрочем, тебе, моя душа, не годится волноваться. Пожалуйста, помни это и успокойся.
- Я совершенно спокойна, maman.
- Как счастливо вышло тогда для Кити, что приехала Анна, - сказала Долли, - и как несчастливо для нее. Вот именно наоборот, - прибавила она, пораженная своею мыслью. - Тогда Анна так была счастлива, а Кити себя считала несчастливой. Как совсем наоборот! Я часто о ней думаю.
- Есть о ком думать! Гадкая, отвратительная женщина, без сердца, - сказала мать, не могшая забыть, что Кити вышла не за Вронского, а за Левина.
- Что за охота про это говорить, - с досадой сказала Кити, - я об этом не думаю и не хочу думать... И не хочу думать, - повторила она, прислушиваясь к знакомым шагам мужа по лестнице террасы.
- О чем это: и не хочу думать? - спросил Левин, входя на террасу.
Но никто не ответил ему, и он не повторил вопроса.
- Мне жалко, что я расстроил ваше женское царство, - сказал он, недовольно оглянув всех и поняв, что говорили о чем-то таком, чего бы не стали говорить при нем.
На секунду он почувствовал, что разделяет чувство Агафьи Михайловны, недовольство на то, что варят малину без воды, и вообще на чуждое щербацкое влияние. Он улыбнулся, однако, и подошел к Кити.
- Ну, что? - спросил он ее, с тем самым выражением глядя на нее, с которым

читати