Завантажити

неумолимый механизм военной муштры, давным-давно растерявший остатки человеческого. Он, наверное, и сам не знал, зачем эта муштра вообще нужна. Слово «зачем» вообще не входило в его лексикон. Что значит, «зачем»? ПОЛОЖЕНО – и весь сказ.
Точно таким же он был и в семье, и в быту. Даже командиры взводов в большинстве своём жили на квартирах в городе. Джафар, хоть и был целым командиром дивизиона, настоял на том, чтобы проживать с семьёй в офицерском общежитии на территории училища. «Шоб быть поближе к службе,» - как он это объяснял. И семья Джафара была вторым его дивизионом. «Витечка, можно сходить за молоком в магазин?» - с трепетом спрашивала Джафара жена. «Двадцать минут, бегом марш!» - командовал он.
А его маленький сын каждым своим появлением повергал дивизион в шок. Войдя в расположение, он неизменно спрашивал у дневального: «Майор Мирончук у себя?» (Это об
отце-то!) Получив утвердительный ответ, Мирончук-младший стучал в дверь канцелярии: «Товарищ майор, разрешите войти?» В свои семь лет этот мальчик был уже конченым, закоренелым солдатом.
Джафар никогда не смеялся, никогда не матерился, никогда не называл никого на «ты» - всё это не было предусмотрено Уставом. Вообще, всё, что выходило за рамки Устава, его не интересовало.
Заведующий кафедрой тактики подполковник Носенко любил говорить: «Есть два мнения – моё и неправильное. Начальник всегда прав.» Джафару бы это и в голову не пришло. Он был уверен, что ошибаться может кто угодно и что угодно. Только не Устав. «Устав всегда прав,» - это было его кредо. И для меня Джафар всегда ассоциировался только с одной музыкой – с музыкой военного оркестра, каким-нибудь варваризированным «Прощанием славянки».
Я знавал достаточное количесто офицеров, любивших поизмываться над подчинёнными. Джафар никогда этого не делал, никогда ничего ни на ком не вымещал – любые эмоции были ему чужды, потому что не соответствовали уставным положениям. Джафар просто требовал буквального исполнения каждого пункта, каждого параграфа Устава. И был в этом совершенно искренен и беспристрастен. Это-то и было самое страшное.
У Джафара никогда не было любимчиков в буквальном смысле этого слова. Он мог относиться к курсанту чуть-чуть более мягко только в одном случае – если видел, что тот точно также балдеет от исполнения уставных экзерсисов, как и сам Джафар. И если ты был в его обойме, то мог надеяться, допустим, явившись к нему «на ковёр» с очередной двойкой, получить лишь один наряд на службу. (Обычная такса для такой провинности равнялась пяти нарядам.) Впрочем, достаточно тебе было хотя бы единожды допустить микроскопическое нарушение Устава, как это немедленно исторгало тебя из «обоймы» вниз, ко всем остальным.
Но конечно, наказание могло не только уменьшаться, но и увеличиваться. Так, однажды к Джафару явился с двойкой мой приятель Серёга Ильяшенко, «Бегемот», как мы его прозвали, молодой человек из той категории, которую в армии с неприязню называют «умники». Зная, что несмотря на любые обьяснения (как-то – наряды, работы, болезнь и т.д.) он свои пять нарядов на службу всё-равно поимеет, Бегемот на стандартный вопрос: «Почему вы получили двойку, товарищ курсант?» - вальяжно ответил: «Есть много, друг Горацио, такого, что и не снилось нашим мудрецам.» С Джафаром случилась истерика – совершенно необычная для него вещь. И отреагировал он нестандартно: «Вы меня называете своим другом?! Какой я вам друг, товарищ курсант?! Семь суток ареста!»
Джафар был настоящим Джафаром и хотел, что-бы каждый его подчинённый стал таким-же точно Джафаром. Большинство так и поступило. Большинство сломалось. А меньшинство потихоньку вычистили. Но никто из мини-джафаров не смог стать другом комдива. У джафаров не бывает друзей.
Срань. Просто срань. И чем дальше – тем хуже. Чем дальше – тем больше я замечал, что обучение будущих боевых офицеров все больше вырождается в «кантики-рантики», в бестолковую муштру, в «уставщину», которая хуже любой дедовщины. Потому что если разговор зайдёт по-грубому, то упрямый себялюбец за себя всегда постоит, лишь бы руки не отсохли и не разучились в кулаки загибаться. А вот если по-уставному, так этот упрямый себялюбец как-раз и есть первый негодяй, потому как прогиба служебного не блюдёт, да ещё и себе на уме. Ну а поскольку в субординационных играх у него на руках одна «малка», а все козыри у начальства, то он, этот негодяй, естественно, в перманентном проигрыше.
Ведь при дедовщине и дух, и дед имеют совершенно равные права. Надо толькь найти в себе смелость потребовать эти права и набраться силы взять их. При «уставщине» всё по-другому. Права есть только у начальства. Подчинённый всегда бесправен.
Именно тогда, в конце первого курса, я начал понимать, какой я дурак набитый. Я ведь почему в училище поступал? Как и большинству семнадцатилетних щеглов, мне мерещились в горячечных снах туманные образы раздутых мышцами молодцов в зелёных
беретах, с винтовками

читати