Завантажити

направился к Котельне с тем, чтобы ударить на стоящего там Ромодановского. Но в Котельне гетман не нашел уже никого. Ромодановский сам начал отступать к границе. Не теряя времени, Дорошенко бросился по следам его. Казаки охотно исполняли приказание гетмана.
Когда, наконец, войска достигли Путивля, и передовые отряды принесли весть, что арьегарды Ромодановского находятся верст за двадцать от них, Дорошенко решил сделать привал и дать хорошенько отдохнуть казакам.
Наступил вечер. Вокруг всего необозримого пространства, занятого соединенными казацкими войсками, расставлены были караульные, и лагерь погрузился в сладкий отдых в ожидании завтрашней битвы. Мазепа вместе с Кочубеем сидели в палатке гетмана; полы ее были высоко подняты; сквозь широкий проход вливался теплый ароматный воздух тихой летней ночи; усыпанное звездами темное небо было чисто и спокойно, и словно те же маленькие звезды, мерцали по темной степи вплоть до самого горизонта бивуачные огни необозримого казацкого лагеря.
Дорошенко был в самом лучшем настроении духа. Веселая беседа не прерывалась ни на минуту. Как вдруг в палатку вошел "джура" и объявил Дорошенко, что какой-то человек из Чигирина желает непременно видеть гетмана.
При этом известии что-то екнуло в сердце Мазепы, но гетман чрезвычайно обрадовался ему.
— Из Чигирина? — оживился он. — От гетманам! Веди, веди его скорей сюда.
Джура поспешно удалился, и через несколько минут у порога палатки остановился человек средних лет, в темной мещанской одежде.
Мазепа сразу узнал в нем Горголю; но хитрое лицо торговца не было на этот раз спокойно, глаза его как-то боязливо бегали по сторонам.
Гетман тоже узнал Горголю.
— А, Горголя, ты? Что нового принес? Как милует Господь мой Чигирин? — приветливо улыбнулся он на низкие и усердные поклоны Горголи.
— Ясновельможному, ясноосвенцоному великому и славному гетману всей Украины челом до земли! — заговорил Горголя не совсем твердым голосом, — В Чигирине молитвами всех благоверных "заступцив" наших все спокойно; ясновельможная пани гетманова шлет его милости поклон и этот "лыст", — с этими словами Горголя подал Дорошенко запечатанный пакет. Когда Дорошенко брал его, рука Горголи едва заметно дрогнула, однако Дорошенко не обратил на это внимания, быстрым движением сорвал он печать, развернул письмо и с просветлевшим от радости лицом принялся за чтение. Но едва успел гетман прочесть несколько строчек, как лицо его покрылось багровыми пятнами, он перевернул письмо, взглянул на подпись, и вдруг, скомкавши его порывисто в руках, бросился к Горголе. При этом движении гетмана Горголя вздумал было отступить, но Дорошенко схватил его с силой за ворот и втащил в палатку.
Мазепа и Кочубей в ужасе схватились со своих мест; они сразу поняли, что могло быть написано в этом письме; при том безумное, дикое лицо Дорошенко, словно потерявшего от бешенства рассудок, лучше всяких догадок свидетельствовало им об этом.
— Чей это "лыст", чей это "лыст"? — закричал гетман таким диким, хриплым голосом, что у Мазепы похолодело на сердце.
При виде ужасного лица Дорошенко Горголя побледнел.
— Ясновельможной пани гетмановой, — начал было он дрожащим голосом, но Дорошенко не дал ему докончить.
— Ты лжешь! — вскрикнул он, толкнувши его с такой силой, что Горголя повалился на колени. — Ты сам написал его!
— Ясновельможный гетмане, на Бога, я ничего не знаю, я не виновен... я не "письменный", — залепетал Горголя.
— Так кто же, кто написал тебе его?
— Не знаю, ей-ей не знаю! Я даже не знаю, что в нем написано. Меня послали... Мне сказано было, что то от пани гетмановой к его мосци.
— А! Сказано было, — захрипел Дорошенко, впиваясь в его плечи костистыми руками и склоняя над ним свое ужасное лицо. — Кто же говорил тебе? Кто давал тебе его?
Горголя невольно опустил глаза перед взглядом гетмана, взгляд этот был ужасен.
— Полковник Самойлович, — произнес он едва слышно.
— Самойлович?! — вскрикнул дико Дорошенко. — Так это он, он?! Так это ему писан лыст?
Горголя молчал.
— Молчишь?! — зарычал Дорошенко и, бросившись на Горголю, повалил его на землю и наступил ему коленом на грудь, — ты знаешь все — говори!
— Ясновельможный гетмане, пустите, я не виновен... я ничего... ничего... как Бог свят, я бедный купец, — захрипел Горголя.
Но Дорошенко не слушал его.
— Говори, или я задавлю тебя, как паршивого пса, — и Дорошенко впился еще крепче в шею руками. — Слышишь — на палю" посажу, дикими конями разорву, сдеру с тебя с живого шкуру, на угольях сожгу, — хрипел он, склоняя над ним свое искаженное, исступленное лицо. — Не будет той муки, которой я не придумаю для тебя. Говори! — Ты знаешь, она не в первый раз писала ему?
От страшных тисков Дорошенко лицо Горголи стало багровым, глаза налились кровью.
— Не первый, — вырвалось у него с трудом.
— Не первый! Так

читати