Завантажити

Бруховецкого и угадать планы самого Самойловича... А Дорошенко открыть ли все? Как поступить тут? Долг службы и долг привязанности, конечно, кричит за то, что нельзя от него скрыть измену, свившую гнездо в его пепелище... Ведь эта измена не только "шарпае" его сердце, но может грозить даже жизни. Конечно, лучше отрубить, как ни больно, зараженную руку, чем зараза пожрет все тело... Но делать ли это сейчас? Теперь так нужны всем его душевное спокойствие, твердость воли, не встревоженный разум... Теперь наступает решительная минута в судьбе нашей отчизны... отнять в эту минуту у нее вождя — преступление, равносильное матереубийству... О, и здесь голова должна взять верх над сердцем!
В это время раздался слабый стук в дверь; Мазепа вздрогнул и затаил дыхание: неужели Самойлович? Стук повторился и дверь, под чьим-то нажимом, стала отворяться. Мазепа притворился спящим.

LXX
— Пане ротмистр, вы тут? — робко спросил показавшийся в дверях Самойлович, освещенный фонарем из коридора; он казался черным силуэтом на красноватой полосе полуотворенной двери.
Мазепа что-то промычал и свесил до полу руку.
— Спит, — проговорил полковник. — Гей, пане ласкавый! — крикнул он уже смело, шумно войдя в светлицу. — Пора вставать! Мы уже все встревожились даже, не зная, куда делся пан ротмистр!
— Га! — приподнялся с кровати Мазепа и сел, как очумелый, стал протирать себе глаза. — Где я? Кто тут?..
— Дома, дома, — потрепал его ласково по плечу Самойло-вич, — а перед паном тут полковник, которому так полюбился пан ротмистр...
— Ой! Полковник?.. Прости, вельможный пане, что так принимаю, — схватился на ноги Мазепа и протянул ему обе руки, — заснул, как байбак.
— Не мудрено, пане! — обнял его Самойлович. — Поход и дальняя дорога утомят хоть кого... а пан проспал и обед, и подвечорок...
— Да! — зевнул Мазепа. — Однако, что ж мы стоим впотьмах? Гей, свечей сюда и венгерского! — крикнул он кому-то за дверь и прибавил, обратясь к Самойловичу. — Вельможный пан не откажет мне в удовольствии распить с ним жбан венгржыны: полковник такой дорогой у меня гость!
— Рад, рад! — пожал еще раз руку Мазепе Самойлович. — Я весьма счастлив, что судьба меня снова свела с паном, хотелось бы поближе сойтись...
— О, — протянул вкрадчивым голоском Мазепа, прижимая руки к груди, — желания наши встретились, а сердце мое давно уже льнет к пану.
Подали свечи и вино. Мазепа взглянул вскользь на своего гостя и не заметил у него ни в глазах, ни в выражении лица никаких подозрений, а напротив, во всей фигуре его было разлито столько спокойствия и самоуверенности, что и у самого Мазепы сбежала тревога с души. Вскоре, за ковшом доброго вина беседа их приняла совершенно дружеский оттенок, хотя все-таки каждый из собеседников был настороже.
Мазепа болтал и рассказывал разные интересные и смешные эпизоды из своей жизни, подливал постоянно своему собеседнику в ковш вино, сам пил и видимо хмелел, а в хмеле становился все откровеннее и вызывал Самойловича на таковую же откровенность... Он, между прочим, рассказал, как его чуть не замучил Тамара, как спасло его от рук убийцы лишь чудо... Самойлович искренне возмутился этим рассказом, — он не знал до сих пор ничего о претерпенных ротмистром страданиях.
— Да еще представь себе, дорогой пане, — смеялся добродушно Мазепа, — что ездил я к Бруховецкому с самыми дружелюбными предложениями от моего гетмана: он ведь предлагал ему и свою булаву, лишь бы соединил Бруховецкий Украину под одной властью.
— И неужели искренне уступал свою власть Дорошенко?
— Искренне, — махнул развязно рукой Мазепа. — Он ведь химерник... Что вобьет себе в голову, так и себя не пожалеет.
— Да, химерник, — посмотрел пытливо на Мазепу полковник, но у того уже мутились глаза. — И я не знаю, как пан держится химер; с панским умом и эдукацией можно ведь пробить себе дорогу, всякий бы с радостью принял его услуги... и вернее бы обеспечил будущность.
— Хе! — пошатнулся на стуле Мазепа. — Так вот обеспечит, как Бруховецкий... Я со щырым сердцем... и мой гетман... всем готовы... чтоб возвеличить его — ради отчизны... а он меня в яму.
— Да разве с Бруховецким свет кончается? — Найдутся после него, которые тебя оценят.
— А я что?.. Я душою и телом!.. А смотри, мой друже, мой голубе, чтоб и тебя не одурил этот Бруховецкий... Ведь он тебя сюда послал для чего-то, — подливал все вина Мазепа.
— Послал, теперь уже на все согласен, только не верит.
— Вот тут у меня все, — показал Мазепа на сердце, — и полюбился же ты мне, вот как! Давай побратаемся, пане полковнику!
— Побратаемся! — вскрикнул Самойлович и опрокинул ковш...
— Ух, да и кохают, верно, тебя кобиты!
— Кохают! — засмеялся Самойлович. — Я другу признаюсь! — и Самойлович что-то начал шептать на ухо заплетающимся языком.
— У, славно, славно, — поцеловал его в лоб Мазепа. — А инструкции где твои, пане

читати