Завантажити

был напрячь всю силу воли, чтоб не уронить своего достоинства.
Вырвавшийся из груди гетмана вопль разбитого сердца, видимо, тронул и султана Калгу.
— Не печалься, мой брат, — промолвил он теплым голосом. — Любовь к своему народу мне тоже известна и доблести моего брата заставляют мое сердце склониться к его груди... Но все наши желания — ничто перед тенью пророка, — добавил он загадочно, — все судьбы народов взвешены у Аллаха. Пусть же он успокоит твой взволнованный дух... А мы все рабы его воли!
В тягостном, убитом настроении духа выехал из татарского лагеря Дорошенко. Мятежные толпы группировались теперь огромными массами вокруг своих вождей; бурные крики улеглись везде, но и в наступившей сравнительно тишине чувствовалось что-то грозное, зловещее.
Дорошенко ехал шагом в свой лагерь, понуря голову и чувствуя какой-то внутренний холод, словно он, сорвавшись с вершины, летел в темную бездну, — даже в ушах ему чудился какой-то звенящий шум. На приличном расстоянии за ним следовал почетный кортеж. Занималось уже туманное, осеннее утро, предвещавшее впрочем ясный, слегка морозный день. Мысли гетмана были страшно возбуждены и кружились в его голове бурными вихрями.
"Свой же, свой — и рыцарь, и завзятый орел-запорожец, любимец народа, — и вдруг нанес такой удар в самое сердце своей матери! Что же это? Конец ли приходит ее бытию, если уж и дети на нее, поруганную, поднимают ножи! Или он только любит одни грабежи и набеги да молодецкую удаль, или он слеп и глух ко всему? Ведь он же знал, я писал ему, посылал послов, что Украина разорвана на две части для того, чтоб легче было ее прикончить! Ведь он же знал, что я поднялся против наших исконных врагов, против поляков? Ведь он же знал, что самое Запорожье оставлено под властью двух держав, для того только, чтобы растереть его поскорее и смыть с лица света? Ведь он же знал, что Запорожье будут щадить, пока существуют татары, а со смертью их ударит и Запорожью час смерти? Ведь он же, наконец, знал, что татары мои союзники и что они пошли со мною сломить нашего векового врага? О, знал он, все знал!.. А между тем так вероломно "зрадыв", так изменил мне и родине, так подло, по-зверски поступил — и с союзником, и со мной, и с отчизной! О, Иуда предатель! О, Каин братоубийца! Ты вырвал из моих рук и победу, и спасенье отчизны, и все! Какое ужасное злодейство! Само "пекло" должно прийти от него в ужас!"
"А, может быть, он ничего этого не знал? — снова задал себе вопрос гетман, словно желая подыскать хоть какую-либо фиктивную причину, объяснявшую поступок Сирка. — Но нет, как не знал? Ведь я, наконец, получил даже ответ от него, хотя и не совсем благоприятный, но и не "зрадныцькый": ведь он от одного только отказался: выступать вместе с татарами, биться вместе с нехристями, — но он же передавал, что думкам моим сочувствует, что за единую, неделимую Украину готов сам биться. Но мало этого, - начал припоминать гетман все даже мельчайшие события последних дней, — "когда он покончил с татарами и ждал союзников своих к Покрову, то» не получая никаких известий с правого берега, — так как и Мазепа, и Куля застряли там бесследно, — он снова посылал к Сирко гонца с письмом, прося, чтобы тот ему ответил, не имеет ли он на думке учинить что-либо враждебное против самого его, Дорошенко, и против его союзников? Чтобы он, как брату, откровенно сказал, а то что же выйдет? Он, Дорошенко, пойдет на ляхов, а Сирко бросится на него с тылу?.. Дорошенко припомнилось даже, как томительно и с каким замиранием сердца он ждал от Сирко ответа и как его долго не было... — Да, это было ужасное время, отчаяние овладевало, булава жгла руки: ни с правого берега, ни из Сечи, ни даже от Ислам-Бея не было ни вести, ни слуха! А между тем Дорошенко объявил Польше полный разрыв, и оттуда двигался уже на него с сильной, грозной ратью юный, отважный герой Ян Собеский... Наступала осень, распутица, а он, гетман, не двигался и допускал все ближе и ближе врага. Но вдруг, наконец, радость за радостью: прибыли татары, а вместе с ними пришел и ответ Сирко, что хотя он и враг союзов с неверными, но думки Дорошенко ценит, ему, как гетману, подчиняется и, как бывшему товарищу, остается другом навеки, и никогда против него не пойдет!
Как все это обрадовало тогда Дорошенко, как окрылило, как ободрило и подняло дух! Он разделил сейчас татар: меньшую половину с небольшим отрядом казачьим под предводительством Тимофея Носача он оставил для вторжения в Левобережную Украину, и в то же время для защиты своей Украины от могущего быть нападения Бруховецкого, а с главными силами татарскими, повелеваемыми братьями султана, и со своими лучшими полками двинулся стремительно в Подолию разбить Яна Собеского, который вступил туда с тридцатитысячным войском, обозначая свой путь пожарами, руинами и лужами братской крови.

LXVIII
— И как счастливо начался этот поход! — вырвалось вслух у Дорошенко. Да, такой другой удачи он не припомнит: погода, несмотря на позднюю

читати