Завантажити

кончилась, все общественные органы говорят одно и одно, все почуяли стихийную силу, которая захватила их и несет в одном направлении.
- Да это газеты все одно говорят, - сказал князь. - Это правда. Да уж так-то все одно, что точно лягушки перед грозой. Из-за них и не слыхать ничего.
- Лягушки ли, не лягушки, - я газет не издаю и защищать их не хочу; но я говорю о единомыслии в мире интеллигенции, - сказал Сергей Иванович, обращаясь к брату.
Левин хотел отвечать, но старый князь перебил его.
- Ну, про это единомыслие еще другое можно сказать, - сказал князь. - Вот у меня зятек, Степан Аркадьич, вы его знаете, Он теперь получает место члена от комитета комиссии и еще что-то, я не помню. Только делать там нечего - что ж, Долли, это не секрет! - а восемь тысяч жалованья. Попробуйте, спросите у него, полезна ли его служба, - он вам докажет, что самая нужная. И он правдивый человек, но нельзя же не верить в пользу восьми тысяч.
- Да, он просил передать о получении места Дарье Александровне, - недовольно сказал Сергей Иванович, полагая, что князь говорит некстати.
- Так-то и единомыслие газет. Мне это растолковали: как только война, то им вдвое дохода. Как же им не считать, что судьбы народа и славян... и все это?
- Я не люблю газет многих, но это несправедливо, - сказал Сергей Иванович.
- Я только бы одно условие поставил, - продолжал князь. - Alphonse Karr прекрасно это писал перед войной с Пруссией. "Вы считаете, что война необходима? Прекрасно. Кто проповедует войну - в особый, передовой легион и на штурм, в атаку, впереди всех!"
- Хороши будут редакторы, - громко засмеявшись, сказал Катавасов, представив себе знакомых ему редакторов в этом избранном легионе.
- Да что ж, они убегут, - сказала Долли, - только помешают.
- А коли побегут, так сзади картечью или казаков с плетьми поставить, - сказал князь.
- Да это шутка, и нехорошая шутка, извините меня, князь, - сказал Сергей Иванович.
- Я не вижу, чтобы это была шутка, это... - начал было Левин, но Сергей Иваныч перебил его.
- Каждый член общества призван делать свойственное ему дело, - сказал он. - И люди мысли исполняют свое дело, выражая общественное мнение. И единодушие и полное выражение общественного мнения есть заслуга прессы и вместе с тем радостное явление. Двадцать лет тому назад мы бы молчали, а теперь слышен голос русского народа, который готов встать, как один человек, и готов жертвовать собой для угнетенных братьев; это великий шаг и задаток силы.
- Но ведь не жертвовать только, а убивать турок, - робко сказал Левин. - Народ жертвует и готов жертвовать для своей души, а не для убийства, - прибавил он, невольно связывая разговор с теми мыслями, которые так его занимали.
- Как для души? Это, понимаете, для естественника затруднительное выражение. Что же это такое душа? - улыбаясь, сказал Катавасов.
- Ах, вы знаете!
- Вот, ей-богу, ни малейшего понятия не имею!- с громким смехом сказал Катавасов.
- "Я не мир, а меч принес", говорит Христос, - с своей стороны возразил Сергей Иваныч, просто, как будто самую понятную вещь, приводя то самое место из евангелия, которое всегда более всего смущало Левина.
- Это так точно, - опять повторил старик, стоявший около них, отвечая на случайно брошенный на него взгляд.
- Нет, батюшка, разбиты, разбиты, совсем разбиты! - весело прокричал Катавасов.
Левин покраснел от досады, не на то, что он был разбит, а на то, что он не удержался и стал спорить.
"Нет, мне нельзя спорить с ними, - подумал он, - на них непроницаемая броня, а я голый".
Он видел, что брата и Катавасова убедить нельзя, и еще менее видел возможности самому согласиться с ними. То, что они проповедывали, была та самая гордость ума, которая чуть не погубила его. Он не мог согласиться с тем, что десятки людей, в числе которых и брат его, имели право, на основании того, что им рассказали сотни приходивших в столицы краснобаев-добровольцев, говорить, что они с газетами выражают волю и мысль народа, и такую мысль, которая выражается в мщении и убийстве. Он не мог согласиться с этим, потому что и не видел выражения этих мыслей в народе, в среде которого он жил, и не находил этих мыслей в себе (а он не мог себя ничем другим считать, как одним из людей, составляющих русский народ), а главное потому, что он вместе с народом не знал, не мог знать того, в чем состоит общее благо, но твердо знал, что достижение этого общего блага возможно только при строгом исполнении того закона добра, который открыт каждому человеку, и потому не мог желать войны и проповедывать для каких бы то ни было общих целей. Он говорил вместе с Михайлычем и народом, выразившим свою мысль в предании о призвании варягов: "Княжите и владейте нами. Мы радостно обещаем полную покорность. Весь труд, все унижения,все жертвы мы берем на себя; но не мы судим и решаем". А теперь народ, по словам Сергей Иванычей, отрекался от этого, купленного такой дорогой ценой, права.
Ему хотелось еще сказать, что

читати