Завантажити

тобой длинный разговор. И мы говорили с... - Долли не знала, как его назвать. Ей было неловко называть его графом и Алексей Кириллычем.
- С Алексеем, - сказала Анна, - я знаю, что вы говорили. Но я хотела спросить тебя прямо, что ты думаешь обо мне, о моей жизни?
- Как так вдруг сказать? Я, право, не знаю.
- Нет, ты мне все-таки скажи... Ты видишь мою жизнь. Но ты не забудь,что ты нас видишь летом, когда ты приехала, и мы не одни... Но мы приехали раннею весной, жили совершенно одни и будем жить одни, и лучше этого я ничего не желаю. Но представь себе, что я живу одна без него, одна, а это будет... Я по всему вижу, что это часто будет повторяться, что он половину времени будет вне дома, - сказала она, вставая и присаживаясь ближе к Долли.
- Разумеется, - перебила она Долли, хотевшую возразить, - разумеется, я насильно не удержу его. Я и не держу. Нынче скачки, его лошади скачут, он едет. Очень рада. Но ты подумай обо мне, представь себе мое положение... Да что говорить про это! - Она улыбнулась. - Так о чем же он говорил с тобой?
- Он говорил о том, о чем я сама хочу говорить, и мне легко быть его адвокатом: о том, нет ли возможности и нельзя ли... - Дарья Александровна запнулась, - исправить, улучшить твое положение... Ты знаешь, как я смотрю... Но все-таки, если возможно, надо выйти замуж...
- То есть развод? - сказала Анна. - Ты знаешь, единственная женщина, которая приехала ко мне в Петербурге, была Бетси Тверская? Ты ведь ее знаешь? Au fond c'est la femme la plus depravee qui existe. Она была в связи с Тушкевичем, самым гадким образом обманывая мужа. И она мне сказала, что она меня знать не хочет, пока мое положение будет неправильно. Не думай, чтобы я сравнивала... Я знаю тебя, душенька моя. Но я невольно вспомнила... Ну, так что же он сказал тебе? - повторила она.
- Он сказал, что страдает за тебя и за себя. Может быть, ты скажешь, что это эгоизм, но такой законный и благородный эгоизм! Ему хочется, во-первых, узаконить свою дочь и быть твоим мужем, иметь право на тебя.
- Какая жена, раба, может быть до такой степени рабой, как я, в моем положении? - мрачно перебила она.
- Главное же, чего он хочет... хочет, чтобы ты не страдала.
- Это невозможно! Ну?
- Ну, и самое законное - он хочет, чтобы дети ваши имели имя.
- Какие же дети? - не глядя на Долли и щурясь, сказала Анна.
- Ани и будущие...
- Это он может быть спокоен, у меня не будет больше детей.
- Как же ты можешь сказать, что не будет?..
- Не будет, потому что я этого не хочу.
И, несмотря на все свое волнение, Анна улыбнулась, заметив наивное выражение любопытства, удивления и ужаса на лице Долли.
- Мне доктор сказал после моей болезни. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
- Не может быть! - широко открыв глаза, сказала Долли. Для нее это было одно из тех открытий, следствия и выводы которых так огромны, что в первую минуту только чувствуется, что сообразить всего нельзя, но что об этом много и много придется думать.
Открытие это, вдруг объяснившее для нее все те непонятные для нее прежде семьи, в которых было только по одному и по два ребенка, вызвало в ней столько мыслей, соображений и противоречивых чувств, что она ничего не умела сказать и только широко раскрытыми глазами удивленно смотрела на Анну. Это было то самое, о чем она мечтала еще нынче дорогой, но теперь,узнав, что это возможно, она ужаснулась. Она чувствовала,что это было слишком простое решение слишком сложного вопроса.
- N'est ce pas immoral - только сказала она, помолчав.
- Отчего? Подумай, у меня выбор из двух: или быть беременною, то есть больною, или быть другом, товарищем своего мужа, все равно мужа, - умышленно поверхностным и легкомысленным тоном сказала Анна.
- Ну да, ну да, - говорила Дарья Александровна, слушая те самые аргументы, которые она сама себе приводила, и не находя в них более прежней убедительности.
- Для тебя, для других, - говорила Анна, как будто угадывая ее мысли, - еще может быть сомнение; но для меня... Ты пойми, я не жена; он любит меня до тех пор, пока любит. И что ж, чем же я поддержу его любовь? Вот этим?
Она вытянула белые руки пред животом.
С необыкновенною быстротой, как это бывает в минуты волнения, мысли и воспоминания толпились в голове Дарьи Александровны. "Я, - думала она, - не привлекала к себе Стиву; он ушел от меня к другим, и та первая, для которой он изменил мне, не удержала его тем, что она была всегда красива и весела. Он бросил ту и взял другую. И неужели Анна этим привлечет и удержит графа Вронского? Если он будет искать этого, то найдет туалеты и манеры еще более привлекательные и веселые. И как ни белы, как ни прекрасны ее обнаженные руки, как ни красив весь ее полный стан, ее разгоряченное лицо из-за этих черных волос, он найдет еще лучше, как ищет и находит мой отвратительный, жалкий и милый муж".
Долли ничего не отвечала и только вздохнула. Анна заметила этот вздох, выказывавший несогласие, и продолжала. В

читати