Завантажити

спокоен, чем прежде. У меня новый телохранитель, Марья Власьевна (это была акушерка, новое, важное лицо в семейной жизни Левина). Она приехала меня проведать. Нашла меня совершенно здоровою, и мы оставили ее до твоего приезда. Все веселы, здоровы, и ты, пожалуйста, не торопись, а если охота хороша, останься еще день".
Эти две радости, счастливая охота и записка от жены, были так велики, что две случившиеся после этого маленькие неприятности прошли для Левина легко. Одна состояла в том, что рыжая пристяжная, очевидно переработавшая вчера, не ела корма и была скучна. Кучер говорил, что она надорвана.
- Вчера загнали, Константин Дмитрич, - говорил он. - Как же, десять верст непутем гнали!
Другая неприятность, расстроившая в первую минуту его хорошее расположение духа, но над которою он после много смеялся, состояла в том, что из всей провизии, отпущенной Кити в таком изобилии, что, казалось, нельзя было ее доесть в неделю, ничего не осталось. Возвращаясь усталый и голодный с охоты, Левин так определенно мечтал о пирожках, что, подходя к квартире, он уже слышал запах и вкус их во рту, как Ласка чуяла дичь, и тотчас велел Филиппу подать себе. Оказалось, что не только пирожков, но и цыплят уже не было.
- Ну уж аппетит! - сказал Степан Аркадьич смеясь, указывая на Васеньку Весловского. - Я не страдаю недостатком аппетита, но это удивительно...
- Ну, что ж делать! - сказал Левин, мрачно глядя на Весловского. - Филипп, так говядины дай.
- Говядину скушали, я кость собакам отдал, - отвечал Филипп.
Левину было так обидно, что он с досадой сказал:
- Хоть бы чего-нибудь мне оставили!- и ему захотелось плакать.
- Так выпотроши же дичь, - сказал он дрожащим голосом Филиппу, стараясь не смотреть на Васеньку, - и наложи крапивы. А мне спроси хоть молока.
Уже потом, когда он наелся молока, ему стало совестно за то, что он высказал досаду чужому человеку, и он стал смеяться над своим голодным озлоблением.
Вечером еще сделали поле, в которое и Весловский убил несколько штук, и в ночь вернулись домой.
Обратный путь был так же весел, как и путь туда. Весловский то пел, то вспоминал с наслаждением свои похождения у мужиков, угостивших его водкой и сказавших ему: "Не обсудись"; то свои ночные похождения с орешками и дворовою девушкой и мужиком, который спрашивал его, женат ли он, и, узнав, что он не женат, сказал ему: "А ты на чужих жен не зарься, а пуще всего домогайся, как бы свою завести". Эти слова особенно смешили Весловского.
- Вообще я ужасно доволен нашею поездкой. А вы, Левин?
- Я очень доволен, - искренно говорил Левин, которому особенно радостно было не только не чувствовать той враждебности, которую он испытал дома к Васеньке Весловскому, но, напротив, чувствовать к нему самое дружеское расположение.

XIV

На другой день, в десять часов, Левин, обходив уже хозяйство, постучался в комнату, где ночевал Васенька.
- Entrez, - прокричал ему Весловский. - Вы меня извините, я еще только мои ablutions кончил, - сказал он улыбаясь, стоя пред ним в одном белье.
- Не стесняйтесь, пожалуйста. - Левин присел к окну. - Вы хорошо спали?
- Как убитый. А день какой нынче для охоты!
- Да. Вы чай или кофе?
- Ни то, ни другое. Я завтракаю. Мне, право, совестно. Дамы, я думаю, уже встали? Пройтись теперь отлично. Вы мне покажите лошадей.
Пройдясь по саду, побывав на конюшне и даже поделав вместе гимнастику на баррах, Левин вернулся с своим гостем домой и вошел с ним в гостиную.
- Прекрасно поохотились и сколько впечатлений! - сказал Весловский, подходя к Кити, которая сидела за самоваром. - Как жалко, что дамы лишены этих удовольствий!
"Ну, что же, надо же ему как-нибудь говорить с хозяйкой дома", - сказал себе Левин. Ему опять что-то показалось в улыбке, в том победительном выражении, с которым гость обратился к Кити...
Княгиня, сидевшая с другой стороны стола с Марьей Власьевной и Степаном Аркадьичем, подозвала к себе Левина и завела с ним разговор о переезде в Москву для родов Кити и приготовлении квартиры. Для Левина как при свадьбе были неприятны всякие приготовления, оскорбляющие своим ничтожеством величие совершающегося, так еще более оскорбительны казались приготовления для будущих родов, время которых как-то высчитывали по пальцам. Он старался все время не слышать этих разговоров о способе пеленания будущего ребенка, старался отворачиваться и не видеть каких-то таинственных бесконечных вязаных полос, каких-то полотняных треугольничков, которым приписывала особенную важность Долли, и т. п. Событие рождения сына (он был уверен, что сын), которое ему обещали, но в которое он все-таки не мог верить, - так оно казалось необыкновенно, - представлялось ему, с одной стороны, столь огромным и потому невозможным счастьем, с другой стороны - столь таинственным событием, что это воображаемое знание того, что будет, и вследствие того приготовление как к чему-то обыкновенному, людьми же производимому, казалось ему возмутительно и унизительно.

читати