Завантажити

вот этот человек за меня на распятие пойдет, а ведь очень рад, что разъяснилось, почему я о колечках в бреду поминал! Эк ведь утвердилось у них у всех!.."
- А застанем мы его? - спросил он вслух.
- Застанем, застанем, - торопился Разумихин. - Это, брат, славный парень, увидишь! Неуклюж немного, то есть он человек и светский, но я в другом отношении говорю неуклюж. Малый умный, умный, очень даже неглупый, только какой-то склад мыслей особенный... Недоверчив, скептик, циник... надувать любит, то есть не надувать, а дурачить... Ну и материальный старый метод... А дело знает, знает... Он одно дело, прошлого года, такое об убийстве разыскал, в котором почти все следы были потеряны! Очень, очень, очень желает с тобой познакомиться!
- Да с какой же стати очень-то?
- То есть не то чтобы... видишь, в последнее время, вот как ты заболел, мне часто и много приходилось об тебе поминать... Ну, он слушал... и как узнал, что ты по юридическому и кончить курса не можешь, по обстоятельствам, то сказал: "Как жаль!" Я и заключил... то есть все это вместе, не одно ведь это; вчера Заметов... Видишь, Родя, я тебе что-то вчера болтал в пьяном виде, как домой-то шли... так я, брат, боюсь, чтоб ты не преувеличил, видишь...
- Что это? Что меня сумасшедшим-то считают? Да, может, и правда.
Он напряженно усмехнулся.
- Да... да... то есть тьфу, нет!.. Ну, да все, что я говорил (и про другое тут же), это все было вздор и с похмелья.
- Да чего ты извиняешься! Как это мне все надоело! - крикнул Раскольников с преувеличенною раздражительностию. Он, впрочем, отчасти притворился.
- Знаю, знаю, понимаю. Будь уверен, что понимаю. Стыдно и говорить даже...
- А коль стыдно, так и не говори!
Оба замолчали. Разумихин был более чем в восторге, и Раскольников с отвращением это чувствовал. Тревожило его и то, чт`о Разумихин сейчас говорил о Порфирии.
"Этому тоже надо Лазаря петь, - думал он, бледнея и с постукивающим сердцем, - и натуральнее петь. Натуральнее всего ничего бы не петь. Усиленно ничего не петь! Нет, усиленно было бы опять ненатурально... Ну, да там как обернется... посмотрим... сейчас... хорошо иль не хорошо, что я иду? Бабочка сама на свечку летит. Сердце стучит, вот что нехорошо!.."
- В этом сером доме, - сказал Разумихин.
"Важнее всего, знает Порфирий иль не знает, что я вчера у этой ведьмы в квартире был... и про кровь спрашивал? В один миг надо это узнать, с первого шагу, как войду, по лицу узнать; и-на-че... хоть пропаду, да узнаю!"
- А знаешь что? - вдруг обратился он к Разумихину с плутоватою улыбкой, - я, брат, сегодня заметил, что ты с утра в каком-то необыкновенном волнении состоишь? Правда?
- В каком волнении? Вовсе ни в каком не в волнении, - передернуло Разумихина.
- Нет, брат, право, заметно. На стуле ты давеча сидел так, как никогда не сидишь, как-то на кончике, и все тебя судорога дергала. Вскакивал ни с того, ни с сего. То сердитый, а то вдруг рожа как сладчайший леденец отчегото сделается. Краснел даже; особенно, когда тебя пригласили обедать, ты ужасно покраснел.
- Да ничего я; врешь!.. Ты про что это?
- Да что ты, точно школьник, юлишь! Фу, черт, да он опять покраснел!
- Какая ты свинья, однако ж!
- Да ты чего конфузишься? Ромео! Постой, я это кое-где перескажу сегодня, ха-ха-ха! Вот маменьку-то посмешу... да и еще кой-кого...
- Послушай, послушай, послушай, ведь это серьезно, ведь это... Что ж это после этого, черт! - сбился окончательно Разумихин, холодея от ужаса. - Что ты им расскажешь? Я, брат... Фу, какая же ты свинья!
- Просто роза весенняя! И как это к тебе идет, если б ты знал; Ромео десяти вершков росту! Да как ты вымылся сегодня, ногти ведь отчистил, а? Когда это бывало? Да ей-богу же ты напомадился! Нагнись-ка!
- Свинья!!!
Раскольников до того смеялся, что, казалось, уж и сдержать себя не мог, так со смехом и вступили в квартиру Порфирия Петровича. Того и надо было Раскольникову: из комнат можно было услышать, что они вошли смеясь и все еще хохочут в прихожей.
- Ни слова тут, или я тебя... размозжу! - прошептал в бешенстве Разумихин, хватая за плечо Раскольникова.

V

Тот уже входил в комнаты. Он вошел с таким видом, как будто изо всей силы сдерживался, чтобы не прыснуть как-нибудь со смеху. За ним, с совершенно опрокинутою и свирепою физиономией, красный как пион, долговязо и неловко, вошел стыдящийся Разумихин. Лицо его и вся фигура действительно были в эту минуту смешны и оправдывали смех Раскольникова. Раскольников, еще не представленный, поклонился стоявшему посреди комнаты и вопросительно глядевшему на них хозяину, протянул и пожал ему руку все еще с видимым чрезвычайным усилием подавить свою веселость и по крайней мере хоть два-три слова выговорить, чтоб отрекомендовать себя. Но едва только он успел принять серьезный вид и что-то пробормотать - вдруг, как бы невольно, взглянул опять на Разумихина и тут уже не мог выдержать: подавленный смех прорвался тем неудержимее, чем сильнее до сих

читати