Завантажити

Знает, говнюк, где меня искать в такое время! И как только в его бестолковке всплывает моя фамилия, а это случается довольно часто, мой дедушка и командир отделения сразу ломится сюда.
— Ну нормальная херня? — спросил, как и всегда в такой ситуации, Оскал, причем таким тоном, как будто я только что вылил на его хэбэ не меньше ведра вонючего столовского киселя, вот просто залил с ног до головы. — НУ НОРМАЛЬНАЯ ХЕРНЯ?!
— Что опять случилось? — спросил я одними губами, не меняя позы, в напрасной надежде, что вот он сейчас быстренько ответит и исчезнет, оставив в неприкосновенности мое зависное состояние. Но не тут-то было. Оскал — парень прилипчивый. И это в сочетании с его непобедимым занудством делает его совершенно неотразимым.
— Ну нормальная херня? Ты здесь зависаешь, а ведь мы собирались сегодня идти на «швейку»!
«Швейка» — это общага швейной фабрики. Естественно, женская. По ночам там наличествует по меньшей мере половина нашего корпуса, как будто, знаете, вечернюю поверку отстояли и из казармы прямо строем — туда.
Старый засаленный вахтер-бурят, еще с обеда залив брагой свои щелочки, беспробудно спит на топчане в каморке под лестницей. И очень зря, потому что вокруг него происходит очень много интересных вещей.
Такого гульдибана, который имеет место быть почти каждой ночью на «швейке», я никогда еще не видел и, наверное, никогда больше не увижу, а даже если увижу, то поплотнее закрою глаза. Пьянь, которую после очередной порции уже невозможно разделить на кобелей и сук — только по шмоткам и различаешь (в хэбэшке - значит «он»), — гасает по этажам, бьет друг другу морды и трахает один другого в каждом углу. Бесчувственные тела валяются на лестницах, кто-то блюет у стены, и все это под звук диких воплей, музыки и звона разбиваемой посуды. Дурдом и бардак. Каждую ночь. Удивительно, что все эти швеи-мотористки рано утром встают, приводят себя в порядок и выходят на работу. И откуда только здоровье берется!
— Ну че, пойдем? — уже спокойнее сказал Оскал.
— Куда? — вздохнул я.
— Не гони беса, Тыднюк! — возмутился Оскал. — Мы ж договаривались.
— За каким хером?
— Оттянемся.
— Брат, да облом переться за пять километров в этот бардак, — лениво попытался отмазаться я.
— Да ну, пойдем!
— Блин, опять эти мерзкие рожи…
— Тыднюк, — перебил меня железным голосом Оскал. — Не парь мозги. Пойдем.
— А вот ты прикинь, — попытался я воздействовать на его воображение, — туда пять километров пехом, а потом под утро столько же обратно, паливо, патрули… Облом, в натуре…
— Пойдем, Тыднюк, — упрямо повторил Оскал. (Я — дурак. Какое там у Оскала воображение!)
— Давай-давай, поднимай свою задницу, — навис надо мной своими ста двадцатью килограммами Оскал. Посмотрев в его горящие решимостью жальцы, прячущиеся в складках по-танковому тяжеловесной будки, я понял, что попал. Если откажусь, он, чего доброго, попрет меня на себе.
— Братан, хочешь — сам иди, — сделал я последнюю попытку.
— Да ты гонишь, — оборвал меня Оскал. — Ну, не чмырись, пойдем.
Я нехотя поднялся.
— О, — повеселел Оскал, — совсем другое дело.
Я напоследок заглянул в зеркало. Рослый широкоплечий молодец в стоящей от стрелок хэбэшке и с полным обломом в глазах.
— Стрелок — что на трех маршалах, — пробормотал я, разглядывая свое отражение.
— Ага, — кивнул Оскал, — седьмого ноября.
— В красный день календаря, — уточнил я.
— На Красной площади, — добавил Оскал и коротко гоготнул.
— Оскал, тебе легче отдаться, чем объяснить, почему этого не хочется делать, — сказал я, оборачиваясь к нему.
— Вот и отдайся, — сразу же согласился Оскал. Делать нечего. Я «отдаюсь». Мы выходим из казармы и торопливо шагаем по клумбам в сторону забора.
Проскользнув в дыру, мы пересекаем дорогу и углубляемся в лес. Темно, хоть глаз выколи. Зато на небе — пир горой. Звезд много-много, почти неба не видно. Висят совсем низко, так что, кажется, кинь беретом — парочку точно собьешь. Но береты остаются на наших головах — мы не летехи, нам звезды без нужды. Спотыкаюсь, едва не падаю носом.
— Не спи — замерзнешь, — лыбится Оскал.
На ходу закуриваю. Оскал сразу же просит оставить покурить, потом теряет к сигарете видимый интерес. Топочет чуть впереди и иногда оглядывается, якобы для того, чтобы проверить, нет ли кого сзади, а на самом деле, чтобы не пропустить момент передачи бычка.
Выходим на дорогу. Эта дорога называется «погранцовской», потому что идет вдоль пограничной колючки. Дальше, за колючкой, контрольно-следовая полоса, потом еще одна колючка, а та темнота за ней — уже Монголия.
— Э, Оскал, не греми так сапогами, — бормочу, передавая сигарету.
— А че? — испуганно озирается по сторонам Оскал.
— А то, погранцам кошмары будут сниться.
Оскал желчно усмехается.
Минут через пятнадцать появляются убогие халабуды предместья. Уже видно неподалеку четырехэтажное здание общаги.
— Тихо-тихо, — говорю вполголоса Оскалу. — Здесь патрули бывают.
Он презрительно сплевывает, мол, патруль не в беретах — не патруль, но идет осторожнее.
Подходим к общаге. Уже по окнам

читати