Завантажити

их дела.
Дорошенко говорил с искренним увлечением, самобытность Украины была, действительно, его светлой мечтой и в благо турецкого протектората он всей душой верил.
Чем дальше говорил гетман, тем больше убеждались в выгоде этого союза старшины; тягость польского ига была им уже известна, московский протекторат, вследствие интриг Бруховецкого, не внушал больше к себе доверия, турецкое же господство было еще не изведано. Собрание оживилось. Одобрительные возгласы начали все чаще перебивать речь гетмана.
— А что же, правда, "хоть гирше, абы инше"! — шепнул Мазепе Кочубей, но на этот раз Мазепа не ответил ничего.
Вслед за Дорошенко заговорил митрополит Тукальский. Он говорил, чтобы рада не смущалась союзом с басурманами, что, может быть, сам Бог указывает им этот союз, так как, соединившись с Турцией, они соединятся и с патриархами восточными, с источником их "благочестия"; он объяснил раде, что султан дает клятвенное обещание не вступать ничем в дела церкви; что этим союзом они поддержат и святейшего патриарха, и все христианские народы, находящиеся под властию султана.
— Правда, правда! Под турка! Когда святой владыка благословляет, так нечего уже говорить! — закричали кругом голоса.
— И не рабами, не данниками принимает нас под свою владу султан, — продолжал Дорошенко, — а отдельным вольным княжеством, с обещанием вместе стоять против всех врагов. Много ли зависит татарский хан от султана? Он обязан только выступать, по требованию султана, в поход, а в правление его ни султан, ни слуги его не вмешиваются ничем. Такие же права обещает и нам великий падишах, и чем больше будут крепнуть наши силы, тем легче будет и эта связь. Как слабый человек берет на время палку, чтобы при помощи ее подвигаться вперед, так и мы, друзи мои, только на время идем под протекцию Турции, пока наши надорванные силы еще не окрепли, но всем сердцем и помышлением нашим не перестанем ни единой минуты думать о том, чтобы стать поскорее на свои ноги и не зависеть ни от кого. И клянусь вам, — настанет день, еще наши очи увидят его, когда Украина, при помощи турецкого союза, станет единой, неделимой и вольной навсегда! Целая буря восторженных возгласов покрыла слова Дорошенко.
— С тобою, с тобою, гетмане! Под турка! — крикнули старшины, обнажая сабли.
— С тобою, гетмане! С тобою Бог! — закричали и все приглашенные духовные особы, подымаясь с мест.
Все зашумело, все слилось в одном общем восторженном порыве.

Как доскакала Марианна из Волчьих Байраков домой, она решительно не могла дать себе отчета.
Ей казалось, что и небо, и лес, и дорога — все слилось перед нею в какую-то серую беспросветную мглу; куда летел ее конь, она не видела, она не управляла им. Горькая, тяжелая обида жгла невыносимым огнем ее сердце.
— Неужели же Мазепа любит эту Галину? — повторяла она себе в сотый раз, до боли закусывая губы. — Неужели же он может ее любить? Разве в состоянии она разделить его думы, его чувства, разве может она понять его? Ха! Невинная, тихая и боязливая, словно беленькая овечка, она для того только и сотворена Богом, чтобы ворковать с милым в "вышневому садку"! Кажется, всякое малое дитя разумнее ее. Она ничего не знает, она ничем не интересуется, кроме него! Так разве может увлечь такого лыцаря такая простая дивчина? Правда, она хороша собой, но, — Марианна гордо выпрямилась в седле, — разве другие хуже ее? Правда, она любит его, она спасла ему жизнь, — а она, Марианна, разве не вырвала его из когтей смерти? Разве не рисковала сотни раз своей жизнью, своей честью для спасения его! Но что до этого вельможному пану Мазепе! — воскликнула она с горечью, но тут же мысли ее приняли другой оборот.
Нет, он отблагодарил ее, и как отблагодарил! Как был тронут ее подвигом, как обещал до самой смерти не забывать ее. Да... да, благодарил... был тронут... обещал не забывать до смерти, — но разве хоть раз, при виде ее глаза его загорелись тем счастьем, каким они вспыхнули при виде этой Галины, разве хоть раз говорил он с ней так любовно, так нежно, как с этой простой, глупой, неотесанной девушкой? Нет, нет, он любит ее, он любит, любит, — чуть не вскрикнула она и снова понеслась вихрем вперед. Теперь она уже не задавала себе напрасных вопросов, отчего это внимание Мазепы к Галине причиняет ей такую невыносимую боль. Она чувствовала, что любит Мазепу всем сердцем, так любит, как, кроме отчизны, не любила еще никого... И мысль, что она оставила его вдвоем с соперницей, что каждый шаг коня уносит ее все дальше от него, что теперь ей приходится возвратиться одной в свой угрюмый замок, когда та, другая, счастливая, любимая осталась с ним, — наполняла ее сердце невыносимой тоской.
Ее уже начинало брать сожаление о том, что она так скоро уехала и оставила Мазепу . Быть может, это ей только показалось, быть может, он вовсе и не думал любить эту простенькую девушку, быть может, он чувствует к ней только братскую привязанность и благодарность за

читати