Завантажити

и завладевало сердцем Левина.
- Да, я теперь все поняла, - продолжала Дарья Александровна. - Вы этого не можете понять; вам, мужчинам, свободным и выбирающим, всегда ясно, кого вы любите. Но девушка в положении ожидания, с этим женским, девичьим стыдом, девушка, которая видит вас, мужчин, издалека, принимает все на слово, - у девушки бывает и может быть такое чувство, что она не знает, что сказать.
- Да, если сердце не говорит...
- Нет, сердце говорит, но вы подумайте: вы, мужчины, имеете виды на девушку, вы ездите в дом, вы сближаетесь, высматриваете, выжидаете, найдете ли вы то, что вы любите, и потом, когда вы убеждены, что любите, вы делаете предложение...
- Ну, это не совсем так.
- Все равно, вы делаете предложение, когда ваша любовь созрела или когда у вас между двумя выбираемыми совершился перевес. А девушку не спрашивают. Хотят, чтоб она сама выбирала, а она не может выбрать и только отвечает: да и нет.
"Да, выбор между мной и Вронским", - подумал Левин, и оживавший в душе его мертвец опять умер и только мучительно давил его сердце.
- Дарья Александровна, - сказал он, - так выбирают платье или не знаю какую покупку, а не любовь.. Выбор сделан, и тем лучше... И повторенья быть не может.
- Ах, гордость и гордость!- сказала Дарья Александровна, как будто презирая его за низость этого чувства в сравнении с тем, другим чувством, которое знают одни женщины. - В то время как вы делали предложение Кити, она именно была в том положении, когда она не могла отвечать. В ней было колебание. Колебание: вы или Вронский. - Его она видела каждый день, вас давно не видала. Положим, если б она была старше, - для меня, например, на ее месте не могло бы быть колебанья. Он мне всегда противен был, и так и кончилось.
Левин вспомнил ответ Кити. Она сказала: Нет, это не может быть...
- Дарья Александровна, - сказал он сухо, - я ценю вашу доверенность ко мне; я думаю, что вы ошибаетесь. Но, прав я или неправ, эта гордость, которую вы так презираете, делает то, что для меня всякая мысль о Катерине Александровне невозможна, - вы понимаете, совершенно невозможна.
- Я только одно еще скажу: вы понимаете, что я говорю о сестре, которую я люблю, как своих детей. Я не говорю, чтоб она любила вас, но я только хотела сказать, что ее отказ в ту минуту ничего не доказывает.
- Я не знаю! - вскакивая, сказал Левин. - Если бы вы знали, как вы больно мне делаете! Все равно, как у вас бы умер ребенок, а вам бы говорили: а вот он был бы такой, такой, и мог бы жить, и вы бы на него радовались. А он умер, умер, умер...
- Как вы смешны, - сказала Дарья Александрова с грустною усмешкой, несмотря на волнение Левина. - Да, я теперь все больше и больше понимаю, - продолжала она задумчиво. - Так вы не приедете к нам, когда Кити будет?
- Нет, не приеду. Разумеется, я не буду избегать Катерины Александровны, но, где могу, постараюсь избавить ее от неприятности моего присутствия.
- Очень, очень вы смешны, - повторила Дарья Александровна, с нежностью вглядываясь в его лицо. - Ну, хорошо, так как будто мы ничего про это не говорили. Зачем ты пришла, Таня? - сказала Дарья Александровна по-французски вошедшей девочке.
- Где моя лопатка, мама?
- Я говорю по-французски, и ты так же скажи.
Девочка хотела сказать, но забыла, как лопатка по-французски; мать ей подсказала и потом по-французски же сказала, где отыскать лопатку. И это показалось Левину неприятным.
Все теперь казалось ему в доме Дарьи Александровны и в ее детях совсем уже не так мило, как прежде.
"И для чего она говорит по-французски с детьми? подумал он. - Как это неестественно и фальшиво! И дети чувствуют это. Выучить по-французски и отучить от искренности", - думал он сам с собой, не зная того, что Дарья Александровна все это двадцать раз уже передумала и все-таки, хотя и в ущерб искренности, нашла необходимым учить этим путем своих детей.
- Но куда же вам ехать? Посидите.
Левин остался до чая, но веселье его все исчезло, и ему было неловко.
После чая он вышел в переднюю велеть подавать лошадей и, когда вернулся, застал Дарью Александровну взволнованную, с расстроенным лицом и слезами на глазах. В то время как Левин выходил, случилось для Дарьи Александровны событие, разрушившее вдруг все ее сегодняшнее счастье и гордость детьми. Гриша и Таня подрались за мячик. Дарья Александровна, услышав крик в детской, выбежала и застала их в ужасном виде. Таня держала Гришу за волосы, а он, с изуродованным злобой лицом, бил ее кулаками куда попало. Что-то оборвалось в сердце Дарьи Александровны, когда она увидала это. Как будто мрак надвинулся на ее жизнь: она поняла, что те ее дети, которыми она так гордилась, были не только самые обыкновенные, но даже нехорошие, дурно воспитанные дети, с грубыми, зверскими наклонностями, злые дети.
Она ни о чем другом не могла говорить и думать и не могла не рассказать Левину своего несчастья.
Левин видел, что она несчастлива, и постарался утешить ее, говоря, что это

читати