1. Изгнание человека из дома

В огромном цвете,
зеленом и красном,
это происходило.

Большой человек
рисовал круг: огненный,
будто подсолнух.

Он не отводил взгляда от кисти,
точно именующей
каждое огненное движение.

Имена матерей наших,
солнца и воздуха
в круге горели.

Имена, не произносимые для нас,
знающих только одно:
покой.

О, ослепленный,
о, воздушный,
человек, славься!

Мы тебя помним.

Мы тебя знаем.

Мы тебя изгоняем.

Большой человек,
горящий круг,
слушайте,

что говорят
предатели ваши.

Ты, видяший в зеленом – все зеленое,
в красном – все красное,
мы к тебе говорим,

в то время, как небесные подсолнухи
осыпаются на нас
желтым дождем.

Мы склоняемся,
коленопреклоненные.
Наши желтые головы
склоняются к земле.

Мы выгораем, но не горим.

Мы тебя прогоняем.

2. Видение изгнанного человека в пустынной местности

Я обращаюсь к тебе,
первая буква,
исток творения.

Я видел, как ты произрастала
из земли.

Я видел,
как несся сияющий велосипед.

Я стоял, замерев.
Я смотрел.

Вот, на нем воин,
непобедимый:

после смерти
он пьет сок древесный,
или превращается в бабочку
внутрисердечную.

Воин сжимает руль одной рукой,
другой рукой – меч.
Он скорость,
летит, грохочет

Воздух расступается перед ним,
освобождая дорогу домой.

Вот что я видел в полдень,
когда вещи не отбрасывают теней,
когда каждый является на свет
даже против воли.

Думал: кто я в этом месте,
что вращающиеся колеса
оставляют после себя,
кроме глубокой колеи,

что за послесловие витает в воздухе,
что громче – грохот велосипеда
или взмах крыла бабочки,

что ты такое, как верит в тебя тот воин,
гремящий к дому, уверенный,
что дом действительно уцелел.

Я видел: летит над выжженным слово,
свободное от произношения.

Сияющее,
держит меч,
пронзает,
навсегда и
точно.

Расцвети же в розу, слово:
ибо вещи хотят отбрасывать тень.

Несись еще быстрее:
ибо мы твой дом.

3. Человек в середине пути останавливается и просит: роза, рассмейся.

Здесь – где не здесь,
в середине мест –
отпой меня, песня отчаяния:
ибо я у тебя в крови.

Страшная роза, рассмейся во мне,
рассыпься красным,
стеблем своим продольно во мне
встань.

Несгибаемый,
шиповатый,
укорененный,
я знал имя твое.

Не называя его,
обращаюсь:
стой прямо, как позвоночник,
укрепи затылок мой.

Роза, отчаяние,
роза, в отчаянии
я пою,
я прямостою.

Выпусти,
я, цветущий вовнутрь,
хочу цвести вовне.

Безымянный,

как бы я ни помнил тебя,
как бы ни забывал,
прошу, будь мне навстречу,
будь внутри и вовне меня,

будь.

Я хочу пробуравить землю свою,
вырасти из беспамятства
в беспамятство.

Я хочу осуществиться,
заново узнав
имя твое.

Я хочу, роза, сказать его,
роза, сказать, роза,

громче, как всё, громко,
тише, как всё, тихо.

Ах, роза, смеяться – будто родиться.

Смехом смешной рассыпается смех,
будто смыкание в целое,
отчаяние смешивается
с радостью.

4. Роза исполняет просьбу. Человек приходит в город и обращается к населению, которое не слышит его, с речью о хороводе.

Осиротелое темя, глухой затылок, лицо штриховатое –
так наступает безликость,
заводит немую мелодию
черная дудка.

Сияющие хороводы
в звонком пространстве кружатся

Солнце восходит в его золотистой кайме
видно макушек вращение

Но что за мелодию
черная дудка свистит?

Двигайся, слушай:
звуком и танцем пронизано все.

Слушай, какой звук у света,
у дерева, рядом стоящего темени
звук какой: слушай,

он целый и неповторимый.

Сухой человек дудит в черную дудку.

Хороводом пронизано все.

Что движет все,
что движется,

Что слышит все,
что слышится,

Что видит все,
что видится.

Хороводом пронизано все.

Сухой человек,
нецелостное
раздробленное
обезличенное время,
стойте:

вам противопоставлен хоровод неразделимый.

Каждая вещь есть то, что есть.
Солнце, солнце, полдень почти, луч.

Я пронизан.

Я падаю.

Я человек.

Я поражен.

5. Человек продолжает путь по городу. Девушка, отделившаяся от слушателей, сопровождает его. Он ее не замечает. Вдруг он начинает видеть девушку, и тогда обращается к ней: «Перевертыш».

чудо – не годится, чудинко мое,
«я» – не годится, «оой!» мое!

Геннадий Айги

Чистое, кристальное, о, мое.
Созданный из самого моего перевертыш!

В теле, внутри – прозрачный,
будто вода ледяная,
в теле, снаружи – воздушный,
будто полет.

Кристальное, легкое, мое, о.
Подбросьте нас в мартовский воздух –
я оторвусь от земли,
я оторвусь.

На чем я держаться буду, то и оно:
не позволяющее упасть,
ибо не существующее –

и я, я тоже, такой телесный, рубашечный,
я тоже не существую
вместе с ним.

Чистое, легкое, кристальное, прозрачное, о.

Голубое мое надо мной
падает на темя,
укрывает,
будто рукой бессловесной

Принимаю его пятипалую громадность,
и вот я в ладони его – весь.

Чистое, кристальное, мое все!
Тонкую голубую мелодию,
Все твое со всем моим смешай,

Дай отыскаться в твоей руке,
мимолетно назваться,

дай, ускользающий,
ускользающему сказать.

Дай ускользнуть, ускользая, дай нам,
перевертышу, быть, в моем самом, ты.

6. Человек обращается к горожанам, которые не слышат его, с речью о прямых людях.

Стой, проходящий, смотри:

падает печаль,
ничем не прикрытая,
сама по себе –
падает на темя.

Под ее грузом клонится родовое дерево, -
то, во дворе растущее,
посаженное твоим дедом
при переезде.

Переезд и
стремление укорениться –

вот два крыла людей,
летящих по небу,
таких видимых,
если остановиться

и посмотреть вверх.

Стой, временный, смотри:

там, сверху,
люди падают
ничем не прикрытой печалью,

дерево лбом клонится к земле,
но не может ее достать.

Люди падают печалью и смехом,
легким вниманием падают они,
нежностью, смирением тихим,
молчащим ложатся они,

клонится дерево.

Странные прямоходящие:
будто на их плечах
не лежат те, упавшие сверху,
прозрачные и невесомые.

Прямые люди смотрят так, будто у них
есть собственные глаза:

не отворачиваясь, не мигая,
в самую сердцевину.

В то время, как их взглядом видят
тысячи упавших,
не говоря о том, откуда берется
это смотрящее разумение -

совершенно ничего не говоря об этом.

7. Внезапно в полдень царь посещает город, собирает жителей на площади и смотрит на них.

Под взглядом царя
стоящие жители
вспыхивали и исчезали

Ноша – сверхтяжела:
невозможно и страшно
быть видимым тем,
кто многократно сильней.

До того, как развеяться, вспыхнув и перегорев, –
в средоточии времени
стояли они и глаза опускали,
не в силах смотреть.

Просить или падать,
лежать и благодарить,
биться лбами о воздух
в тихих поклонах -

или смирно стоять
смотря на одежды свои
изучать их узоры
еще не сгоревшие?

Смута, смятение, оторопь – вот что случилось под взглядом царя
Люди стояли, кроме себя,
ничего не имея:

смешались заботы их, как языки,
и отделились от них,
бесполезные, неприменимые.

Только мальчишка бежал
по склону холма
к дому и к матери,
сжимая в руке золотистую бронзовку,

кричал на бегу:
«Я нашел,
я нашел,
я нашел!»

8. В опустевшем городе человек говорит девушке:

Я знал видимость: цветущую, падающую яблоками,
белеющую снегом, талым бегущую.
Я смотрел в видимость и спрашивал:
где правда, где морок?

Она отвечала сменой цветов, птичками городскими,
нависающим над домами небом – переменчивым, как я сам.

Видимость призывала меня различить между цветом свист,
едва слышный, звук звука – постоянный, как я сам.

Видимость обрашалась к нам:

вот красный, синий, зеленый, вот между ними
в луче всего всякое проявляется: зеленым, синим и красным.

Видимость говорила движением по кругу,
прошлым, в даль отступающим,
будущим, в прошлое уходящим,
призывая услышать:

как подвижность в неподвижности свершается.

Я слышал и пел, натянутый в неделимой мелодии,
как тетива лука, и плакал, непременно из нее выпадая.

Однажды услышав, мы ищем ее и зовем,
называем во времени: цветы, яблоки, сырость, снег.

Мы находим ее, говоря благодарно:

другой ты, возьми – вот тебе:
снег, сырость, яблоки, цветы.

9. Возвращение человека

Велосипедные ветры, вы ли были со мной,
когда я сбывался в скорости,
вы ли ждали начаться,
когда сбывался в покое?

Я вижу дорогу огромную, она будто к дому ведет!

Быстрые колеса,
мелькающая земля,
желто-белое поле,
нависающее синее –

я ли сбывался в дороге огромной, будто бы к дому ведущей?

В волосах ветры,
на коже,
педалей вращение,
опора – быстрая, твердая,

я кричал им о том, насколько мы неразрывны.

Я верил произносимому слову — так,
что оно выпрыгивало,
будто золотистый шарик,
и взрывалось в воздухе,

оседало на названной вещи
всеми своими мерцающими частями!

Всякому виденному,
встречному – камню и человеку,
я верил.

Быстрая земля,
мелькающие колеса,
широкая дорога,
громадный склон!

Услышьте: я обращаюсь к вам из наставшего.

Вы, быстрые,
вы, неотрывная память:

звените во мне
звонкостью!

радуйтесь во мне
радостью!

Охраняйте меня совестью.

Вот – я, преодолевший круг,
поднимаюсь по склону,
дорога замыкается:

возвращение.

На вершине спуска -
громадное яблоко,
похожее на солнце:
им только греться,
не откусить.

Вот я, стоящий внутри яблока
прямым черенком -
человек,
вернувшийся домой.

 

читати