Завантажити

Красоты.

Их свет неугасим, хотя едва мерцают,
Как в солнечных лучах, лампады в алтаре,
Но те вещают скорбь, а эти прославляют

Не Смерть во тьме ночной – Рожденье на заре
Так пусть же никогда не гаснет ваша сила,
Восход моей души зажегшие светила!


XLIV. Искупление


Вы, ангел радости, когда нибудь страдали?
Тоска, унынье, стыд терзали вашу грудь?
И ночью бледный страх… хоть раз когда нибудь
Сжимал ли сердце вам в тисках холодной стали?
Вы, ангел радости, когда нибудь страдали?

Вы, ангел кротости, знакомы с тайной злостью?
С отравой жгучих слез и яростью без сил?
К вам приводила ночь немая из могил
Месть, эту черную назойливую гостью?
Вы, ангел кротости, знакомы с тайной злостью?

Вас, ангел свежести, томила лихорадка?
Вам летним вечером, на солнце у больниц,
В глаза бросались ли те пятна желтых лиц,
Где синих губ дрожит мучительная складка?
Вас, ангел свежести, томила лихорадка?

Вы, ангел прелести, теряли счет морщинам?
Угрозы старости уж леденили вас?
Там в нежной глубине влюбленно синих глаз
Вы не читали снисхождения к сединам
Вы, ангел прелести, теряли счет морщинами?

О, ангел счастия, и радости, и света!
Бальзама нежных ласк и пламени ланит
Я не прошу у вас, как зябнущий Давид…
Но, если можете, молитесь за поэта
Вы, ангел счастия, и радости, и света!


XLV. Исповедь


Один лишь только раз вы мраморной рукою
О руку оперлись мою.
Я в недрах памяти, мой добрый друг, с тоскою
Миг этой близости таю.

Все спало. Как медаль, на куполе высоком
Блестела серебром луна.
На смолкнувший Париж торжественным потоком
Лилась ночная тишина.

Лишь робко крадучись иль прячась под ворота,
Не спали кошки в этот час,
Или доверчиво, как тень, как близкий кто то,
Иная провожала нас.

И дружба расцвела меж нами в свете лунном, –
Но вдруг, в сияющей ночи,
У вас, красавица, у лиры той, чьим струнам
Сродни лишь яркие лучи,

У светлой, радостной, как праздничные трубы,
Все веселящие вокруг,
Улыбкой жалобной скривились, дрогнув, губы,
И тихий стон, слетевший вдруг,

Был как запуганный, заброшенный, забытый
Ребенок хилый и больной,
От глаз насмешливых в сыром подвале скрытый
Отцом и матерью родной.

И, словно пленный дух, та злая нота пела,
Что этот мир неисправим,
Что всюду эгоизм и нет ему предела,
Он только изменяет грим.

Что быть красавицей – нелегкая задача,
Привычка, пошлая, как труд
Танцорок в кабаре, где, злость и скуку пряча,
Они гостям улыбку шлют,

Что красоту, любовь – все в мире смерть уносит,
Что сердце – временный оплот.
Все чувства, все мечты Забвенье в сумку бросит
И жадной Вечности вернет.

Как ясно помню я и той луны сиянье,
И город в призрачной тиши,
И то чуть слышное, но страшное признанье,
Ночную исповедь души.


XLVI. Духовная заря


Лишь глянет лик зари и розовый и белый
И строгий Идеал, как грустный, чистый сон,
Войдет к толпе людей, в разврате закоснелой, –
В скоте пресыщенном вдруг Ангел пробужден.

И души падшие, чья скорбь благословенна,
Опять приближены к далеким небесам,
Лазурной бездною увлечены мгновенно;
Не так ли, чистая Богиня, сходит к нам

В тот час, когда вокруг чадят останки оргий,
Твой образ, сотканный из розовых лучей?
Глаза расширены в молитвенном восторге;

Как Солнца светлый лик мрачит огни свечей,
Так ты, моя душа, свергая облик бледный,
Вдруг блещешь вновь, как свет бессмертный, всепобедный.


XLVII. Гармония вечера


Уж вечер. Все цветущие растенья,
Как дым кадил, роняют аромат;
За звуком звук по воздуху летят;
Печальный вальс и томное круженье!

Как дым кадил, струится аромат;
И стонет скрипка, как душа в мученье;
Печальный вальс и томное круженье!
И небеса, как алтари, горят.

И стонет сумрак, как душа в мученье,
Испившая сует смертельный яд;
И небеса, как алтари, горят.
Светило дня зардело на мгновенье.

Земных сует испив смертельный яд,
Минувшего душа сбирает звенья.
Светило дня зардело на мгновенье.
И, как потир, мечты о ней блестят…


XLVII. Флакон


Есть запахи, чья власть над нами бесконечна:
В любое вещество въедаются навечно.
Бывает, что, ларец диковинный открыв
(Заржавленный замок упорен и визглив),

Иль где нибудь в углу, средь рухляди чердачной
В слежавшейся пыли находим мы невзрачный
Флакон из под духов: он тускл, и пуст, и сух,
Но память в нем жива, жив отлетевший дух.

Минувшие мечты, восторги и обиды,
Мечты увядшие – слепые хризалиды,
Из затхлой темноты, как бы набравшись сил,
Выпрастывают вдруг великолепье крыл.

В лазурном, золотом, багряном одеянье,
Нам голову кружа, парит Воспоминанье…
И вот уже душа, захваченная в плен,
Над бездной склонена и не встает с колен.

Возникнув из пелен, как Лазарь воскрешенный,
Там оживает тень любви похороненной,
Прелестный призрак, прах, струящий аромат,
Из ямы, где теперь – гниенье и распад.

Когда же и меня забвение людское
Засунет в старый шкаф небрежною рукою,
Останусь я тогда, надтреснут, запылен,
Несчастный, никому не надобный

читати