Завантажити

даже засушенный венок на иконах, даже свежие рушники на окнах. Но, Боже, какая ужасная перемена произошла с тех пор! Тогда кругом все сияло весною и счастьем, а теперь в окна смотрит хмурая осень, тогда эту скромную хату оживлял звонкий, серебристый голосок Галины, наполняя сердце Мазепы неизъяснимым блаженством, а теперь как мертво, как страшно все кругом!.. А Галина, Галина!.. Где она? Что случилось с нею? Куда делись они все? Умерли, погибли? Татары увезли? Ляхи? Что же сталось с ними?! Как безумный, сорвался Мазепа снова с места, но почувствовал в это время на плече своем чью-то руку. Перед ним стоял тот же немой.
— Умерла, умерла? — закричал снова Мазепа, впиваясь пальцами в руку немого.
— Мм... мм... — замычал Немота и замотал отрицательно головой.
— Жива!? — вскричал радостно Мазепа. Немой закивал утвердительно головой.
— Но где же она? Где все остальные?
Немой замахал рукой куда-то в сторону.
— Уехали? Да? Но куда? — схватил его снова за руку Мазепа. Немой пожал плечами и снова замахал и рукой, и головой. Мазепа схватился за голову; что было делать? Как узнать истину? Из знаков этого несчастного он мог уяснить себе только то, что они уехали куда-то далеко.
— Зачем уехали? Как уехали? — засыпал он снова вопросами немого.
Немой прижал руки к лицу и сделал вид, что он горько плачет.
Сердце замерло у Мазепы.
— Плакала? — вскрикнул он. — Галина, да? Она какала, не хотела ехать? Боже! Значит, увозили насильно, против воли... Стой! — Они сами поехали?
Немой закачал отрицательно головой. Мазепа почувствовал, что все мешается в его голове.
— Значит, увезли, да?
Немой закивал утвердительно.
— Но кто же? Кто? Скажи! Татары? — Нет? Запорожцы? Нет? Ляхи? Москали? Нет, нет! Так кто же? Знак, знак, хоть знаком!.. — закричал он, сжимая до боли руки немого и впиваясь глазами в его обезображенное лицо.
Немой быстро замахал руками, то прикладывая их к голове, то к подбородку, то опуская, то вытягивая, то подымая их.
— О, Господи! — простонал Мазепа, опускаясь в изнеможении на лаву: движения и знаки немого были совершено непонятны для него.

XXXIV
Быстро надвигались неприглядные осенние сумерки. Какая-то мгла окутывала и большое село, раскинувшееся в широкой балке, и все окрестности серой пеленой; пахло дымок и горелой соломой.
В большой просторной хате, стоявшей на краю села у грязной дороги, потоптанной конскими ногами и широкими колесами возов, ярко светились окна красноватым, расплывавшимя сквозь туман огоньком. Этот заманчивый, приветливый огонек словно манил под кровлю высокой хаты каждого путника; усталого, продрогшего, измученного ездой по этой разбитой грязной дороге, обещая ему теплый очаг, кружку доброго меда и приятную компанию. За последнее ручались нагруженные мешками возы с понурыми волами, стоявшие подле корчмы и кони, привязанные у высокого столба, вбитого при входе.
Действительно, в корчме собралось немало народа. Большую светлицу с затоптанным глиняным полом и потертыми стенами слабо освещал стоявший на прилавке "каганець". У грубых деревянных столов, расставленных в светлице, сидело душ десять поселян; одеты они были в грубые свиты, но кое-где среди них виднелись и поношенные казацкие жупаны. Большая часть поселян были уже "дядькы", пожилые люди, но тут же, немного в стороне, сидели и два молодых казака: один из них был красивый, молодой, чернявый парубок с быстрым взглядом и оживленным лицом; другой — с круглым добродушным лицом и небольшими вечно смеющимися карими глазами.
Был в корчме еще один посетитель, но его или не замечали собеседники, или он был настолько ничтожной личностью, что на него никто не хотел обращать внимания, — последний сидел один, неподвижно в углу подле прилавка, почти совсем закрытый высокой "фасою" с таранью и бочонком пива. Одет он был в длинную керею с нахлобученным на самые глаза капюшоном, так что лица его нельзя было рассмотреть, только из-под темного капюшона мелькал иногда пытливый внимательный взгляд его темных глаз. Судя по внешнему облику, его можно было принять за какого-нибудь купца средней руки. Одежда его была вся в грязи; высокие сапоги покрыты были также комьями грязи, видно было, что путник ехал откуда-то издалека. Хотя собеседники совершенно не замечали его присутствия, но путник относился не так равнодушно к ним и к их беседе: перед ним стояла давно забытая кружка меда, а сам он внимательно прислушивался и присматривался ко всему, происходившему в шинке.
Слабый свет каганца тускло освещал довольно обширное помещение, наполняя углы его дрожащими тенями. Перед каждым из гостей стояли оловянные стаканы, глиняные кружки и другая винная посуда; синий дымок от коротеньких "люльок", которые "смокталы" поселяне, стлался под потолком. В хате было душно, пахло горилкой, дегтем и тютюном; однако эта атмосфера ничуть не стесняла собеседников, так как между ними шел весьма общий разговор.

читати