Завантажити

ней захлопнулась... Вот и толпа расходится с лестниц по квартирам, - ахают, спорят, перекликаются, то возвышая речь до крику то понижая до шепоту. Должно быть, их много было; чуть ли не весь дом сбежался. "Но, боже, разве все это возможно! И зачем, зачем он приходил сюда!"
Раскольников в бессилии упал на диван, но уже не мог сомкнуть глаз; он пролежал с полчаса в таком страдании, в таком нестерпимом ощущении безграничного ужаса, какого никогда еще не испытывал. Вдруг яркий свет озарил его комнату: вошла Настасья со свечой и с тарелкой супа. Посмотрев на него внимательно и разглядев, что он не спит, она поставила свечку на стол и начала раскладывать принесенное: хлеб, соль, тарелку, ложку.
- Небось со вчерашнего не ел. Целый-то день прошлялся, а самого лихоманка бьет.
- Настасья... за что били хозяйку?
Она пристально на него посмотрела.
- Кто бил хозяйку?
- Сейчас... полчаса назад, Илья Петрович, надзирателя помощник, на лестнице... За что он так ее избил? и... зачем приходил?..
Настасья молча и нахмурившись его рассматривала и долго так смотрела. Ему очень неприятно стало от этого рассматривания, даже страшно.
- Настасья, что ж ты молчишь? - робко проговорил он, наконец, слабым голосом.
- Это кровь, - отвечала она, наконец, тихо и как будто про себя говоря.
- Кровь!.. Какая кровь?.. - бормотал он, бледнея и отодвигаясь к стене. Настасья продолжала молча смотреть на него.
- Никто хозяйку не бил, - проговорила она опять строгим и решительным голосом. Он смотрел на нее, едва дыша.
- Я сам слышал... я не спал... я сидел, - еще робче проговорил он. - Я долго слушал... Приходил надзирателя помощник... На лестницу все сбежались, из всех квартир...
- Никто не приходил. А это кровь в тебе кричит. Это когда ей выходу нет и уж печенками запекаться начнет, тут и начнет мерещиться... Есть-то станешь, что ли?
Он не отвечал. Настасья все стояла над ним, пристально глядела на него и не уходила.
- Пить дай... Настасьюшка.
Она сошла вниз и минуты через две воротилась с водой в белой глиняной кружке; но он уже не помнил, что было дальше. Помнил только, как отхлебнул один глоток холодной воды и пролил из кружки на грудь. Затем наступило беспамятство.

III

Он, однако ж, не то чтоб уж был совсем в беспамятстве во все время болезни: это было лихорадочное состояние, с бредом и полусознанием. Многое он потом припомнил. То казалось ему, что около него собирается много народу и хотят его взять и куда-то вынести, очень об нем спорят и ссорятся. То вдруг он один в комнате, все ушли и боятся его, и только изредка чуть-чуть отворяют дверь посмотреть на него, грозят ему, сговариваются об чем-то промеж себя, смеются и дразнят его. Настасью он часто помнил подле себя; различал и еще одного человека, очень будто бы ему знакомого, но кого именно - никак не мог догадаться и тосковал об этом, даже и плакал. Иной раз казалось ему, что он уже с месяц лежит; в другой раз - что все тот же день идет. Но об том, - об том он совершенно забыл; зато ежеминутно помнил, что об чем-то забыл, чего нельзя забывать, - терзался, мучился, припоминая, стонал, впадал в бешенство или в ужасный, невыносимый страх. Тогда он порывался с места, хотел бежать, но всегда кто-нибудь его останавливал силой, и он опять впадал в бессилие и беспамятство. Наконец, он совсем пришел в себя.
Произошло это утром, в десять часов. В этот час утра, в ясные дни, солнце всегда длинною полосой проходило по его правой стене и освещало угол подле двери. У постели его стояла Настасья и еще один человек, очень любопытно его разглядывавший и совершенно ему незнакомый. Это был молодой парень в кафтане, с бородкой, и с виду походил на артельщика. Из полуотворенной двери выглядывала хозяйка. Раскольников приподнялся.
- Это кто, Настасья? - спросил он, указывая на парня.
- Ишь ведь, очнулся! - сказала она
- Очнулись, - отозвался артельщик. Догадавшись, что он очнулся, хозяйка, подглядывавшая из дверей, тотчас же притворила их и спряталась. Она и всегда была застенчива и с тягостию переносила разговоры и объяснения; ей было лет сорок, и она была толста и жирна, черноброва и черноглаза, добра от толстоты и лености; и собою даже очень смазлива. Стыдлива же сверх необходимости.
- Вы... кто? - продолжал он допрашивать, обращаясь к самому артельщику. Но в эту минуту опять отворилась дверь настежь, и, немного наклонившись, потому что был высок, вошел Разумихин.
- Экая морская каюта, - закричал он, входя, - всегда лбом стукаюсь; тоже ведь квартирой называется! А ты, брат, очнулся? Сейчас от Пашеньки слышал.
- Сейчас очнулся, - сказала Настасья.
- Сейчас очнулись, - поддакнул опять артельщик с улыбочкой.
- А вы кто сами-то изволите быть-с? - спросил, вдруг обращаясь к нему, Разумихин. - Я вот, изволите видеть, Вразумихин; не Разумихин, как меня все величают, а Вразумихин, студент, дворянский сын, а он мой приятель. Ну-с, а вы кто таковы?
- А я в нашей конторе артельщиком, от купца

читати