Завантажити

ухаживали?
- Да просто как любопытный субъект для наблюдения. Мне понравились вы фантастичностью вашего положения - вот чем! Кроме того, вы брат особы, которая меня очень интересовала, и, наконец, от самой этой особы в свое время я ужасно много и часто слыхал о вас, из чего и заключил, что вы имеете над нею большое влияние; разве этого мало? Хе-хе-хе! Впрочем, сознаюсь, ваш вопрос для меня весьма сложен, и мне трудно на него вам ответить. Ну вот, например, ведь вы пошли ко мне теперь мало того что по делу, а за чем-нибудь новеньким? Ведь так? Ведь так? - настаивал Свидригайлов с плутовскою улыбкой, - ну, представьте же себе после этого, что я сам-то, еще ехав сюда, в вагоне, на вас же рассчитывал, что вы мне тоже скажете что-нибудь новенького и что от вас же удастся мне чем-нибудь позаимствоваться! Вот какие мы богачи!
- Чем это позаимствоваться?
- Да что вам сказать? Разве я знаю чем? Видите, в каком трактиришке все время просиживаю, и это мне всласть, то есть не то чтобы всласть, а так, надо же где-нибудь сесть. Ну, вот хоть эта бедная Катя - видели?.. Ну был бы я, например, хоть обжора, клубный гастроном, а то ведь вот что я могу есть! (Он ткнул пальцем в угол, где на маленьком столике, на жестяном блюдце, стояли остатки ужасного бифштекса с картофелем.) Кстати, обедали вы? Я перекусил и больше не хочу. Вина, например, совсем не пью. Кроме шампанского, никакого, да и шампанского-то в целый вечер один стакан, да и то голова болит. Это я теперь, чтобы подмонтироваться, велел подать, потому что я куда-то собираюсь, и вы видите меня в особом расположении духа. Я потому давеча и спрятался, как школьник, что думал, что вы мне помешаете; но, кажется (он вынул часы), могу пробыть с вами час; теперь половина пятого. Верите ли, хотя бы что-нибудь было; ну, помещиком быть, ну, отцом, ну, уланом, фотографом, журналистом... н-ничего, никакой специальности! Иногда даже скучно. Право, думал, что вы мне скажете что-нибудь новенького.
- Да кто вы такой и зачем вы сюда приехали?
- Я кто такой? Вы знаете: дворянин, служил два года в кавалерии, потом так здесь в Петербурге шлялся, потом женился на Марфе Петровне и жил в деревне. Вот моя биография!
- Вы, кажется, игрок?
- Нет, какой я игрок. Шулер - не игрок.
- А вы были шулером?
- Да, был шулером.
- Что же, вас бивали?
- Случалось. А что?
- Ну, стало быть, вызвать на дуэль могли... да и вообще, оживляет.
- Не противоречу вам и притом не мастер я философствовать. Признаюсь вам, я сюда больше насчет женщин поскорее приехал.
- Только что похоронили Марфу Петровну?
- Ну да, - улыбнулся с побеждающею откровенностию Свидригайлов. Так что ж? Вы, кажется, находите что-то дурное, что я о женщинах так говорю?
- То есть нахожу я или нет дурное в разврате?
- В разврате! Ну вот вы куда! А впрочем, по порядку прежде отвечу вам насчет женщины вообще; знаете, я расположен болтать. Скажите, для чего я буду себя сдерживать? Зачем же бросать женщин, коли я хоть до них охотник? По крайней мере, занятие.
- Так вы здесь только на разврат один и надеетесь?
- Ну так что ж, ну и на разврат! Дался им разврат. Да люблю, по крайней мере, прямой вопрос. В этом разврате, по крайней мере, есть нечто постоянное, основанное даже на природе и не подтвержденное фантазии, нечто всегдашним разожженным угольком в крови прерывающее, вечно поджигающее, которое и долго еще, и с летами, может быть, не так скоро зальешь. Согласитесь сами, разве не занятие в своем роде?
- Чему же тут радоваться? Это болезнь, и опасная.
- А, вот вы куда! Я согласен, что это болезнь, как и все переходящее через меру, - а тут непременно придется перейти через меру, - но ведь это, во-первых, у одного так, у другого иначе, а во-вторых, разумеется, во всем держи меру, расчет, хоть и подлый, но что же делать? Не будь этого, ведь этак застрелиться, пожалуй, пришлось бы. Я согласен, что порядочный человек обязан скучать, но ведь, однако ж...
- А вы могли бы застрелиться?
- Ну вот! - с отвращением отпаривал Свидригайлов, - сделайте одолжение, не говорите мне, - прибавил он поспешно и даже без всякого фанфаронства, которое выказывалось во всех прежних его словах. Даже лицо его как будто изменилось. - Сознаюсь в непростительной слабости, но что делать: боюсь смерти и не люблю, когда говорят о ней. Знаете ли, что я мистик отчасти?
- А! призраки Марфы Петровны! Что ж, приходить продолжают?
- Ну их, не поминайте; в Петербурге еще не было; да и черт с ними! - вскричал он с каким-то раздражительным видом. - Нет, будемте лучше об этом... да впрочем... Гм! Эх, мало времени, не могу я с вами долго оставаться, а жаль! Было бы что сообщить.
- А что у вас, женщина?
- Да, женщина, так, нечаянный один случай... нет, я не про то.
- Ну, а мерзость всей этой обстановки на вас уже не действует? Уже потеряли силу остановиться?
- А вы и на силу претендуете? Хе-хе-хе! Удивили же вы меня сейчас, Родион Романыч, хоть я заранее знал, что это так будет.

читати