Завантажити

Десять рублей лежало в круглой грязно-розовой шкатулке. Туда их положила перед отъездом мама. "Саша, вот тут лежат деньги", -сказала она. Первые большие деньги, которые были в моем полном распоряжении. Мама работала художником-реставратором и уехала в командировку в Москву. Кстати, кто не знает реставраторы икон — очень редкая профессия. Их было всего тысяча на весь Советский союз, на все 15 республик. Из Москвы мама обычно привозила длиннющие спагетти, апельсины и игрушки, которых не было в нашем городе...

Папа лежал в больнице. Поэтому за старшую осталась я. Было мне тогда 10 лет. На мне была покупка продуктов и четырехлетняя сестра Юля. Ночевать с нами приходил сожитель маминой тети, а иногда и сама тетя—бабушка божий одуванчик. Странное и немного гадкое слово «сожитель» всегда меня коробило. Но мамина тетя Маша почему-то сама так его называла. С Борисом Михайловичем отставным военным вечерами мы играли в шахматы и вели споры на тему того, когда правильнее выключать чайник, когда из него только начинает валить пар или, когда на воде появляются бульбашки. Он меня очень меня любил и баловал. Сам бывший детдомовец, у него не было ни семьи, ни детей и только выйдя на пенсию, он съехался с бабушкой Машей. К нам был очень привязан. Юлю таскал на руках и называл цыганочка, что всегда немного раздражало маму. Мне дарил старинные монеты, марки и значки. Уважал безмерно. Считал безумно умной. Если они приходили в гости вместе, то сидели в одинаковых позах на диване, синхронно кивали головами и жалели мою маму. Смотрели на нас с Юлькой и вздыхали.

Розовая шкатулка стояла на письменном столе в моей комнате. Я заглядывала в нее по несколько раз на день и пересчитывала оставшиеся деньги. Денег было много. Счастливой обладательницей самых больших богатств в мире. Вот кем я себя тогда ощущала. "Что ж нам такого купить, Юля?", - спрашивала я младшую. В магазин я приходила очень важная. Еще бы такие деньги. Долго выбирала, что купить. И обязательнопокупала плюс ко всему нужному всякие вкусности—сдобные булки, мороженное и даже соевые батончики, а еще календарики в киоске. Но бездумно деньги не тратила. Одновременно с приятным ощущением обладания материальными ценностями и своего всесилия, пришел страх, что деньги могут закончиться.

Это был первый раз, когда я осталась дома сама. До этого, когда мама уезжала в командировки, а Юли еще не было, я всегда оставалась с папой. Это были веселые дни. Папа тогда работал дома. Гудел телетайп, постоянно звонил телефон и клацала печатная машинка. В садик меня в таком случае не водили. Отец работал, а я рисовала за соседним маленьким столом в той же комнате. Все были заняты делом. А ближе к вечеру мы шли гулять в парк, потом смотрели на знакомых аистов на стадионе, и ели щербет в странной забегаловке возле речного вокзала. Папа научил меня петь "Смуглянку", "Крутится вертится шар голубой", "Розпрягайте, хлопцы, коней" и играть в футбол, а еще мы с ним танцевалидивные танцы. Это когда изо всех сил отталкиваешься, подпрыгиваешь и хлопаешь себя руками по пяткам.

Но сейчас папа был в больнице, а от командировки маме отказаться не удалось. Поэтому я и осталась на хозяйстве. В последнее время папа часто попадал в больницу. «Последствия аварии» --тихо шептались на кухне взрослые. Но я слышала.

Тогда я впервые почувствовала себя самостоятельной. Это вам не то, что отодвигаться подальше от мамы в троллейбусе, делая вид, что ты уже большая и совершенно одна ездишь в общественном транспорте. Тут все по-настоящему. Старшая. Все было в моих руках. Впервые.

Я настолько прониклась своей важностью, что даже перестала ходить в школу, хотя до этого никогда не прогуливала. Если честно, я не знала, почему я не хожу в школу. Юлю я забирала из садика вечером, днем же заниматься мне было решительно нечем. Я валялась на диване и читала, а после обеда обязательно ждала одноклассников на улице. Когда они шли из школы, я каталась на качелях. Дом стоял практически в школьном дворе. «Чего-тебя-не-было?», - кричали они мне издалека. «Это потому что мама в командировке, и я теперь на хозяйстве», - кричала я в ответ. «Что сама дома?», - не могли поверить моему счастью. "Ага. Сестру в садик вожу-забираю и даже кушать готовлю". "Кушать готовлю" – это было, конечно, громко сказано. Но разогреть наготовленное родственниками я могла. И, само собой, я не говорила, что ночевать к нам приходили. Приходили то они поздно вечером. Поэтому все остальное время я действительно была главная.

Маму все мои одноклассники знали. Они уже два раза ходили на экскурсию к ней в мастерскую в заповедник. Были в выставочном зале, рассматривали в микроскоп сначала иконы, а потом мух и комаров,найденных на подоконниках и страшно завидовали моим невиданным возможностям. Дома у меня тоже уже побывал практически весь класс. Во время сдачи макулатуры. У нас ведь всегда можно было набрать море старых газет. И наш Е класс всегда собирал макулатуры больше, чем все остальные классы вместе взятые. "Зачем вам столько газет дома?!", - все время удивлялась одноклассница Оксана.

Знакомство с большими деньгами совпало с другими страшными открытиями. В тот раз папа задержался в больнице особенно долго. И я выпросила маму взять меня с собой.

В больнице было страшно. Там ходили люди явно безумного вида. Палата огромная как казарма. Ну, по крайней мере, именно так я представляла казармы. И больных там было страшное множество. Кровати стояли недалеко одна от другой, было мало места для прохода и пахло пригоревшей капустой. А на окнах — решетки. Папина кровать стояла возле колонны. Все это я успела заметить заглянув в чуть приоткрытые двери пока мама отошла поговорить с врачом. Врач любила маму и пускала нас в свой кабинет. Пока мы ждали папу, в коридоре можно было встретить людей, лица которых навсегда застыли в страшных гримасах. Иногда где-то далеко раздавались жуткие крики. Психи. У папы была амнезия и еще что-то. "Почему он лежит в этой больнице?", - никак не могла понять я. "Он же не псих, мам". Мне было 10 лет и я не слушала ответы. Мне были неинтересны объяснения. Не знаю, как это называется по научному, страшные головные боли, судороги и еще что-то, что я просто не помню. Дома у него случались приступы и тогда его забирали в больницу. Потом мы опять забирали его домой, а вскоре он опять попадал в больницу. Врач Алла Митрофановна говорила маме: "Не ходите так часто, что вы себя мучите". И готовила: "Он меня вчера не узнал. Не ходите, вы молодая, он же может и вас не узнать. Ему тут хорошо. О нем заботятся. Не волнуйтесь". Но папа всегда узнавал маму: "Танечка, у вас есть деньги, детям есть что кушать?" , - спрашивал он. Маме тогда месяцами задерживали зарплату. Но она улыбалась: "Все есть", - отвечала тихо. В то время он уже даже не помнил как его зовут, кем он работал и не узнал свою дочку от первого брака Наташу, которая, выйдя из кабинета, рыдала на облезлой больничной лестнице. Маму он узнавал всегда.

Однажды маму поймала в вестибюле пожилая медсестра. "Анатолий Алексеевич мне руку целует. Вы понимаете я ему уколы делать прихожу, когда моя смена. А он мне руку целует всегда". И заплакала. "Вы знаете мне никто никогда не целовал руки",-- добавила она всхлипывая. У папы были сложные вены и не всем удавалось попасть в них с первого раза вкалывая обезболивающее.

Юлю мы с собой в больницу не брали. А я таскалась за мамой повсюду. Боялась отпускать саму. Подслушала, как она рассказывала подруге по телефону, что вечером возле больницы к ней прицепился какой-то пьяный, и пытался затащить в кусты. Мне казалось, что со мной она будет в полной безопасности.

Это была мамина последняя командировка. Поэтому то был единственный раз когда в мое распоряжение попали такие огромные деньги. Потом я никогда не чувствовала себя настолько богатой как тогда.

Вскоре папе стало совсем плохо, и мама кинула свою любимую мастерскую со старыми иконами и перешла преподавать рисование в школу. Школа была новая, стояла недалеко от больницы и мама бегала туда каждый день на переменах. И уже не брала меня с собой.

А потом папа умер, и мы перестали ходить в больницу. Стали ходить на кладбище.

читати