Умер поэт Александр Миронов.
Смерть Александра Миронова, может быть, не стала большой неожиданностью даже для тех, кто не был знаком с ним лично, не видел его в последние годы, не знал о его многолетних болезненности и затворничестве.
И дело, пожалуй, в самих стихах. Поэзия Миронова – это беспредельная одержимость, всецелая пронзенность, полная уязвимость самыми искусительными и опасными из стихий. Защититься от них, хоть отчасти, до поры ему удавалось: в шестидесятых – обэриутским / хеленуктским алогизмом; в семидесятых – восьмидесятых, лучшую для себя пору, – самой музыкой русского стиха, культурой, полностью превратившейся в интонацию и в мелодию; в девяностых – безумной афористичностью. И только в последнее десятилетие в последней прижизненной книге поэт отказался от всякой защиты. Путь, смертельно опасный не только для дара поэта, но и для его души, да и для тела. Зная, как немного уже у него сил, поэт окончательно подставил себя говорящей изнутри бездне:
Я как вор ныряю в норы, Словно лис, укравший кур – Мне законы и позоры Там, как дыр и убещур. Но и там в норе, однако, Светят черви Зодиака. Всё червиво, так червиво: Молния легла на жниво, Всё хотела, но сожгла…
В последний раз я видел Миронова, мельком, на панихиде по Елене Шварц. Я думаю, что ни с одним поэтом своего поколения Шварц на какой-то глубине не была связана так тесно. Дело и в масштабе дара, и в его характере. Но Шварц и Миронов – это как будто две стороны одной сущности, ее полюса. Это относится и к их поэтике (рационалистическое визионерство Шварц – ассоциативная структура большинства стихотворений Миронова), и к мироощущению. Они должны были уйти одновременно, удвоив наше горе и скрепив свое братство тождеством годов рождения и смерти.
Дружба поэтов началась со стихотворения Миронова «Концерт для Психеи-sphinx» (1979), написанного под впечатлением от поэзии Шварц (лично они, как это ни странно в тогдашнем «неофициальном» Ленинграде, к тому времени знакомы не были). Но это стихи не столько о ней, «бабочке смышленой», сколько о себе самом. Автопортрет вместо портрета:
Она познала не из книг, Что тайна смерти там, где похоть Сбирается в отверстый миг И вмиг кончается Эпохой. Из разложившихся останков Потом наделает духов, Дабы времен на полустанках Пленять военных женихов И, провожая снова в бой, Дарить их шанкром и собой.
Между этими взаимопереходящими безднами – смертью, похотью, верхней бездной, Богом, – и пустил поэт плавать свой дух. Вихрь, в котором не оставалось места ничему обыденному и «правильному». И пусть никого не смущает «борхесианское» щегольство. Под ним, как вериги под надушенным светским костюмом, таится пьяный «духовный человек» – хлыст, с последней серьезностью принимающий любой рыкающий зов из тьмы.
Нам остались десятки стихотворений, прекрасных, пусть и чуть-чуть болезненной красотой. Их можно цитировать бесконечно:
…сколько времени прошло веков минут как вошел в меня и душит чей-то блуд
в каждый уд вошел и в ах и в ох и в кхе отпечатался бельмом на языке
без движенья но в оргазме и в петле замер он на полуслове на игле
и ни встать ему ни сесть ему ни лечь вдруг умрешь впотьмах и превратишься в речь
Исход – таков? Может быть. В речь Миронов превратился уже при жизни, только она об этом еще не знает. А может быть, и знает уже. Что до души, бесстрашной души поэта, то ей – уже по моей личной вере – отдадут, скажем, планету. Странно представить себе, какие там будут звери и деревья («Звери – цветы, деревья – свечи… – Сад невозможной встречи»). Планета будет, конечно, соприкасаться орбитами и с планетой автора «Лавинии» и – думаю – с планетой старшего друга, о котором Миронов говорил во время единственной моей с ним неформальной беседы, за столом у Шварц, кстати: Леонида Аронзона.
Целая, и огромная, эпоха русской поэзии уходит от нас. Дай нам Бог быть хоть отчасти достойными тех, кого мы хороним.
Валерий Шубинский Фото: litkarta.ru
Постійна адреса матеріалу: http://bukvoid.com.ua/digest//2010/09/20/180626.html
|