«Литература online». Что такое литература? Ответ Виктору Топорову. Как я поймал плотицу.
«Литература online» от Анкудинова. Что такое литература? Пока летит мяч. «Червонные валеты» и потайные ходы. Топоров прав во всём. «От жажды умираю над ручьём».
Зайка моя, я твой динго; лайка моя, я твой гринго; гайка моя, я твой шпунтик; пайка моя, я твой Лунтик… Я ночами плохо сплю, потому что я тебя люблю, потому что я давно тебя люблю… о, литература.
Зайка ты моя пушистая!
Какая чудная игра!
Что такое литература?..
Свой курс лекций «История отечественной литературы» я всегда открываю заявлением, за которое, наверное, в эпоху сталинской борьбы с космополитизмом меня бы вмиг замели.
Я говорю студентам: «В России литература началась только с XVIII века. То, что принято называть древнерусской литературой, не является литературой в прямом смысле слова. Однако семь лекций я уделю древнерусскому периоду, и вы будете обязаны его знать».
«Слово о законе и благодати» митрополита Илариона — важнейший текст, но, разумеется, никакая не литература. Это — церковная проповедь.
И «Поучение Владимира Мономаха» — не литература. И «Письма Ивана Грозного Андрею Курбскому» — не литература, поскольку они предназначены не посторонним читателям, а конкретно Андрею Курбскому (ну, не только ему, но всё же…).
И бесценное «Житие протопопа Аввакума, написанное им самим…» — никак не литература.
Самый литературный текст киевского периода — «Слово о полку Игореве» (потому-то и возникают постоянные сомнения в его хронологической аутентичности). Неизвестный автор «Слова…» обладал литературным сознанием (совершенно ненужным для своего времени — мне жаль этого талантливейшего человека, как бывает жаль фарфоровую статуэтку в оружейном магазине). Но даже «Слово о полку…» — не литература.
Во второй половине XVII века начинает появляться нечто, внешне похожее на литературу. «Повесть о Фроле Скобееве», вирши Симеона Полоцкого. Но всё это — «опытная модель литературы», подражательная и нежизнеспособная.
Литературе (как таковой) в России от роду не больше чем три столетия. А прозе (как таковой) и того меньше. Русская проза начинается с Эмина и Чулкова.
Почему так?
Да потому что литература не может создаваться для чего-то. Указ, летопись, проповедь, житие, письмо, личная запись, жалоба — не литература. Литература может быть только ни для чего. Для литературы.
Литература — нечто, которое твёрдо знает о себе: «Я — литература». Литература — это игра. Текст оказывается литературным тогда, когда определяет себя как игру.
Игра возможна, только если есть правила. Мальчишки всех времён пинали круглые камни — но это не было футболом.
Настоящая игра — всегда проста и гениальна. Это — гениальная предвечность, установленная Всевышним. От человечества требуется одно — чтобы оно когда-нибудь набрело на простейшие правила очередной игры (как на залежь нефти).
Человечество туго соображает. Но всё же в какой-то момент набредает-таки на божественные предвечности игр. На шахматы. На футбол. На бридж и покер. На игру в мафию. На игру в литературу.
Что такое эпическая литература? Игра — «Сотвори человечка». Не передери ближнего своего (слово в слово, жест в жест), а сделай, выдумай, создай самостоятельного чувака. Но так, чтобы он был живым, узнаваемым и именно что человеком. Не вытвори заместо человека розовую козу с жёлтою полосой, игнота или анчутку. Да ещё постарайся, чтобы с твоим чуваком происходило такое, чтобы это всем было интересно.
Настолько простые и настолько сложные правила!
Но литература — это такая игра, которая меняет бытие.
Если бы не было Евгения Онегина, Наташи Ростовой, Раскольникова или Павки Корчагина, наш мир оказался бы совсем иным.
(Ничего себе игра!..)
А лирика? Это другая игра — «Покажи себя».
(Говорят, что в поэзии есть прогресс, что он обеспечивается новыми техническими формами, что лирика, которая не овладевает этими формами, ограничиваясь лишь обновлённым человеческим содержанием, — лирика с изъяном, — экий вздор! Единственная ценность лирики — в её человеческой сути.)
И лирика — ещё одна игра, которая меняет бытие.
Октябрьская революция произошла, потому что Александр Блок летом и ранней осенью 1917 года чувствовал Россию определённым образом…
Но вот ведь какое дело: я стал замечать, что срок игры по имени «литература» заканчивается (не знаю, временно или насовсем).
Ведь игра умирает не тогда, когда из неё все силы вытягивает «профессиональный спорт» со своими «чемпионатами» и «олимпиадами». И не тогда, когда потенциальные игроки превращаются в телевизионно-диванно-пивных болельщиков.
Игра жива, пока летит мяч. Игра умирает, когда всем неинтересно играть в неё.
Сейчас люди не хотят играть в литературу. Они желают играть в другие игры — в протестную политику, в эзотерику, в конспирологию, в нон-фикшн, в хохмы.
Игра смертна; игры — бессмертны.
Поглядим, что будет дальше.
Ключ с правом передачи
Прочитав колонку Виктора Топорова «Поэзия детей лейтенанта Шмидта», я поначалу подумал: не буду вступать в полемику с Топоровым.
Потому что Топоров прав во всём.
Мои разногласия с Топоровым проистекают оттого, что мы с Топоровым смотрим на литературу из различных плоскостей. Выявлять взаимные соположения данных плоскостей — занятие скучное и мало интересное для читателей «Часкора».
Потом я поразмыслил и решил всё же ответить по одному пункту, который представляется мне очень значимым…
Дело в том, что моя методология мышления отличается от методологии мышления Топорова. Мы, как сейчас принято говорить, разные люди по жизни.
Виктор Топоров по жизни литературный критик.
Я сейчас тоже выступаю как литературный критик (в той же мере, в какой могу выступать как журналист или как преподаватель). Однако по жизни я неисправимый культуролог.
Меня интересуют формы бытования культуры, её способы выживания, её странные трансформации, её потайные ходы.
И вот я читал колонку Топорова, а мой «внутренний культуролог» — комментировал.
Пишет, положим, Топоров про «конвенцию сыновей лейтенанта Шмидта».
А мой «внутренний культуролог» задаёт вопрос: «Ну и что? Какой от этого смысл для культуры?» И сам же отвечает на свой вопрос: «Никакого смысла».
Я не хуже Топорова вижу: да, действительно «синдикат сыновей лейтенанта Шмидта». Союз соединённых общей конвенцией литераторов бездарных, литераторов посредственных и литераторов талантливых (у Ильфа и Петрова тоже рядом с ординарным и туповатым Балагановым — блестящий Бендер).
Такие социокультурные феномены бывали прежде — не только в литературе, а и в реальности. В XIX веке был «Клуб червонных валетов», например.
Но для всех нас XIX век — это не «Клуб червонных валетов», не Долгоруков и Огонь-Догановский, а Пушкин, Лермонтов и Некрасов.
Хотя вроде Долгоруков и Огонь-Догановский были талантливыми (в своём ремесле) людьми. С векселями работали так же умело, как нынешние «дети лейтенанта Шмидта» работают с премиями и грантами.
И прототип Бендера писал стихи, но в качестве поэта ныне никому не интересен.
А если оставить в покое «союз сыновей лейтенанта Шмидта» и обратиться к общей ситуации, обрисованной Топоровым…
«Проверяется эффективность одним-единственным способом — обратной связью с читателем поэзии.
Проверяется, но, увы, не сейчас.
Потому что число (и поимённый состав) читателей поэзии сегодня один в один совпадает с числом (и поимённым составом) «писателей поэзии». Плюс «наивные критики». Плюс «кураторы».
Тут мой «внутренний культуролог» как заорёт: «Такого не может быть!»
Точнее, может быть (и бесконечно бывает — я сам неоднократно писал об этом, да и все пишут). Но в каком смысле может быть?
Может быть, как могут быть декоративные породы (искусственные мутации) — симпатичные, но бесплодные.
Телята с шестью ногами иногда рождаются, однако телёнка с шестью ногами не может быть в намерениях природы и в мире платоновских предвечных идей, эйдосов.
Точно так же не может быть культуры как «ключа без права передачи», культуры, в которой количество производителей полностью совпадает с количеством потребителей.
Если подобная культура имеет место в нынешней реальности, это значит, что должна быть другая, нормальная культура.
И она есть.
Расскажу занимательную историю про двух майкопских пишущих юношей. Один из них — Александр Родимцев, о котором я недавно говорил в одной из колонок. Имени второго юноши называть не буду, поскольку пока он пишет недостаточно качественно.
Итак, в прошлом году Саша Родимцев поступил в один из питерских вузов и уехал из Майкопа. После этого в майкопское литературное объединение «Оштен» пришёл второй юноша.
Когда я задал ему традиционный вопрос: «Каких современных поэтов вы знаете и любите?» — он ответил: «Поэта из Петербурга Алексея Никонова». И даже представил оштеновцам стихи Никонова в авторском чтении, записанные на мобиле.
(К своему стыду, я тогда ничего не знал о поэте Алексее Никонове.)
Недавно Саша Родимцев заехал в Майкоп на каникулы, посетил «Оштен». Я задал ему тот же самый вопрос. Родимцев назвал имена трёх современных поэтов, одним из них было имя Алексея Никонова.
Два молодых человека из провинции независимо друг от друга называют одного и того же поэта. Ведь это же не «число читателей поэзии совпадает с числом писателей поэзии». Это — принципиально иная картина.
Потом я поискал свидетельства о «поэте Никонове» в инете. Таковых свидетельств — море. «Рамблер» на запрос «поэт Никонов» выдаёт 17 тыс. ссылок. К слову, на запрос «поэт Чухонцев» «Рамблер» выдаёт 4 тыс. ссылок, а на запрос «поэт Гандлевский» — 3 тыс. ссылок.
Понимаю, что впутываются однофамильцы Никоновы и многочисленные Никоны. Произвёл проверку — посмотрел пятисотые и тысячные ссылки. Подавляющее большинство из них — на «Лёху Никонова».
Притом если все первые ссылки на «поэта Гандлевского» касаются премии «Поэт», то в первых «никоновских» ссылках Никонова именуют «великим поэтом» и «подлинным поэтом».
И если тысячные ссылки на «поэта Никонова» — страстные споры молодёжи, то тысячные ссылки на «поэта Гандлевского» — сухие информашки («поэт Гандлевский такого-то числа выступил там-то»).
Я очень люблю поэзию Гандлевского. А вот увиденные тексты питерского панк-рокера Алексея Никонова меня не впечатлили — ни в плане критерия «красоты», ни тем более в плане предложенного Топоровым критерия «оригинальности».
Но дело не в том: Никонов посылает некие экзистенциальные импульсы, вызывающие встречный интерес аудитории и делающие тексты Никонова живым культурным явлением.
А мой «внутренний культуролог» мысленно отпускает Гандлевскому и прочим сокрушённо-вопросительную реплику: «Если вы такие умные, почему ж вы такие мёртвые?» Почему о вас молодёжь не спорит?
Культура, в которой «число читателей поэзии совпадает с числом писателей поэзии» — мёртвая культура. Она может быть красивой. Бывают красивые мертвецы, бывают страшненькие мертвецы. Но все они мертвецы, и степень их красоты — вещь малозначимая.
А вот живая культура — совсем другое дело. За эту культуру имеет смысл побороться, пытаясь внедрить, привить в ней трансцендентные критерии «красоты», «грамотности», «осмысленности» и (соглашусь с дополнением Топорова) «оригинальности».
Чем я и занимаюсь в своём лито — вслух читая поклонникам Лёхи Никонова поэзию Гандлевского.
История одного эксперимента
С книжными магазинами в моём городе всё обстояло скверно — до некоторого момента.
Есть старые магазины (с советским прошлым). В одном из них по разделу художественной литературы — сплошь «Тайны древних цивилизаций», «Загадки атлантов» и «Секреты дольменов» (зато в этом магазине неисчерпаемый букинистический Клондайк). В другом художественная литература вроде имеется, но не превышает «ординар Веллера».
Но три года назад у нас появился Хороший Магазин.
Впрямь хороший (почти как в Краснодаре). Стенд философской литературы! Два стенда книг по психологии! Четыре огромных стенда отечественной прозы! Даже Иличевский есть (я «Ай-Петри» подарил на день рождения другу Адельфинскому).
И меня потянуло провести эксперимент — купить в Хорошем Магазине книгу прозы неизвестного автора и отрецензировать её в своей часкоровской колонке.
Условия эксперимента? Прежде всего имя, не говорящее мне ничего.
Во-вторых… Да простят меня феминистки и феминисты, но я не могу без подготовки прыгать в женское сознание. Автор моей книги — мужчина, и никак иначе. На том стою.
В-третьих, мой выбор не должен оказаться совсем уж барахлом.
В-четвёртых, выбранная книга не может быть детективом, фантастикой, дамским романом, публицистикой, справочником, кулинарной книгой, набором гороскопов под маркой художественной прозы.
Именно художественная проза. Желательно — реалистическая.
Я даже вообразил себе автора моей книги. Вилорий Одинцов (должен же быть писатель с таким именем.) Седина, усы, трубка в зубах. Фолиант Вилория Одинцова «Долгая осень в Мневниках» (издан в 2010 году издательством «Куку-Пресс»). Обложка благородных тёмно-синих колеров с тиснёным кленовым листом. Аннотация: «В романе «Долгая осень в Мневниках» повествуется о большой семье московского инженера Дмитрия Воронина, прошедшего через многие жизненные испытания…»
Ну, пускай будут отдельные «элементы фантастики» (не зверь же я). «Повесть В. Одинцова «Прерывистые сны»… в мастерскую к талантливому молодому художнику Денису явился ангел…»
…Стенды отечественной прозы в Хорошем Магазине начинаются с двух полок Веллера. Его повсюду много — помимо двух полок на худлите, полка в философии плюс мощные вкрапления на стендах исторической литературы и биографической литературы.
В отделе философии — серия, солидная такая, типа академическая: Аристотель, Декарт, Ницше, Бердяев, Флоренский, Флоровский, Сартр, Хоркхаймер, Фуко, Делёз и Гваттари, Деррида, Веллер.
И вот я начал свой путь, пройдя мимо двух веллеровских полок, мимо Альтова и Арканова, мимо Арбатовой и Аствацатурова, мимо адвокатов Астахова и Барщевского, мимо Владимира Березина, Бояшова и Вересова — дальше, дальше, дальше.
По первому условию («квантору неизвестности») отпала половина книг. По второму условию («мужскому квантору») — половина оставшейся половины.
Третье условие — безжалостно отсекаю все книги с латиницей в заголовке или в подзаголовке (а это, между прочим, треть остатка) и все книги, чьи названия включают слова «блондинка», «стерва», «мачо», «Рублёвка», «бизнес» и «олигарх» (это хоть не треть остатка, но добрая четверть бесспорно).
Четвёртое условие. Долой коварно забредшую с соседних стендов детективщину, фантастику, публицистику, юмористику, эзотерику, справочники, гороскопы, кулинарные книги, а также «молодёжный хард-нон-фикшн с матом»!
…На пятнадцатой минуте моих блужданий образ «писателя Вилория Одинцова» скукожился и померк, на двадцатой минуте совсем пропал.
На тридцатой минуте я стал подозревать, что моя задача в принципе невыполнима, на тридцать пятой подозрения переросли в печальное осознание.
На сороковой минуте я вспомнил первую строку баллады Франсуа Вийона. «От жажды умираю над ручьём».
На пятидесятой минуте мне начало казаться, что продавщицы с подозрением косятся на меня.
На шестидесятой минуте пёстрые книжные корешки стали танцевать у меня перед глазами и слились в злорадный хоровод.
(«Месть блондинки». «Бизнес стервы». «Дневник мачо». «Вампир на Рублёвке». «Как стать олигархом». «Блондинка и бизнес». «Рублёвская стерва и сантехник-мачо»…)
Наконец я скрепя сердце остановился-таки на двух книжицах с довлатовообразным стилем. Одна — про армию, вторая — про газетную редакцию. Что ближе моему духу? Газету я выпускаю, но и в армии когда-то служил. Та книжка, которая про армию, — с обильным матом. Про журналистов — без мата. Решающий фактор.
Гляжу в аннотацию книжки про журналистов. «Закулисная жизнь газетного дела». Плохо. «Душераздирающая детективная история». Ещё хуже. Ну ладно, планида такая…
И вот он — мой улов. Виктор Плотицын. «Жёлтым по чёрному». Москва: АСТ, Санкт-Петербург: Астрель-СПб, 2008 (давнее издание, а что делать?).
Фамилия Плотицын неизвестна мне, она красивая и «писательская» (рифмуется с «Солженицын»). Обложка — пёстрая, но не слишком. Пойдёт.
(Эх, не догадался тогда поглядеть на оборот книги…)
Развернув находку у себя дома, я подумал две мысли…
Первая: «Увы, нарвался на юмориста-хохмача».
И вторая: «Довлатов всех испортил (он и меня испортил)».
Судите сами…
«Когда-то на заре её секретарской карьеры Фалыч по-отечески попросил:
— Кофе мне сделайте, пожалуйста. Только обязательно две ложки положите.
И Лена послушно притащила кружку с двумя торчащими из неё чайными ложками».
Что сказать? Грамотный язык есть (огромная, между прочим, редкость сейчас). Выдержанный (минималистский) стиль есть. Знание среды есть. Чувства юмора нет — вообще, напрочь (частый случай среди «профессиональных юмористов»).
(Без чувства юмора, без наблюдательности, без чуткого уха — и пытаться работать по-довлатовски!..)
Человек отлично понимает, как устроена газета, знает всю редакционную кухню, мог бы накатать великолепный справочник «Журналистика для чайников».
Но он же «юморист-профи». Ему положено смешить публику. А что может быть смешным, по убеждению юмориста-профи (без чувства юмора)? Гэги и скабрёзности.
К слову, в «Чёрным по жёлтому» нет не только «душераздирающего детективного сюжета», там нет никакого сюжета совсем.
Одни байки. По большей части не имеющие отношения к журналистике. Сальные, несмешные, заезженные. Иногда — откровенно чужие.
Но прямой плагиат автору претит, и потому байку, взятую у писателя Икс, Плотицын подаёт так: её на трёх страницах рассказывает несимпатичный персонаж-главред, встречаясь с читателями, а читатели кричат оному главреду из зала: «Мы уже видели это у писателя Икс в таком-то сочинении на такой-то странице!» Честность, однако…
Книга Плотицына — как барон в ночлежке. В голове — пустота, на языке — скабрёзность, повадки мазурика со стажем. Но выправка, стать и (внешний) благородный вид — налицо.
Читать можно (но не нужно). Можно даже публиковать в литжурнале (не в «Новом мире» и не в «Знамени», но для «Октября» сойдёт).
Я, наверное, подарю «Жёлтым по чёрному» студенту-журналисту (из тех, кто всерьёз хочет связать будущую судьбу с журналистикой, однако звёзд с нёба не хватает).
…С этой мыслью я поглядел на оборот «Жёлтым по чёрному». И враз обалдел…
Оказывается, Виктор Плотицын — не только известная в среде «профессиональных юмористов» личность, не только редактор журнала «Вокруг смеха», он ещё и автор текста песни «Зайка моя»…
…Что ни говори, вкус у меня есть (из тысячи книг вытянуть одну малоприметную — и с таким сюрпризом!).
Почему ж мой вкус столь извращённый?
Кирилл Анкудинов, Майкоп
Постійна адреса матеріалу: http://bukvoid.com.ua/digest//2010/09/01/170522.html
|
