Разговор с писателем и радиожурналистом о литературе современной по форме и личной по содержанию, жанровых вызовах и чуть-чуть о политике, отвлекающей от прекрасного.
Игорь Померанцев в программе «Поверх барьеров» на « Радио Свобода » вещает о культуре в широком жизнетворческом смысле. Он - поэт, прозаик, публицист, драматург. Автор книг «Альбы и серенады», «Стихи разных дней», «По шкале Бофорта», «Почему стрекозы?», «Радио С», «Те, кто держали нас за руку, умерли», «КГБ и другие...» (украинский перевод «КҐБ та інші...» опубликован киевским издательством «Грані-Т»). Блогер и колумнист.
Игорь Померанцев - некогда диссидент, ныне гражданин мира и неугомонный путешественник - обладает редкостным даром провоцировать визави на попытку объяснения, кем же он является: «классиком радио», «жанром» или, по словам Юрия Андруховича, «внимательным интерпретатором, любящим украинскую культуру», «текстом, письмом, тем, что читают глазами».
Разговор ТК с поэтом также состоялся в письменной форме, посредством e-mail. Беседовали о дне сегодняшнем - о событиях, предшествовавших эмиграции, верлибрами и эссе рассказано в сборнике «КҐБ та інші...». Но в книге не только горькие 1970-е: последняя разделённая столица Европы Фамагуста, фантастическое в прозе Гоголя, город свободных людей Нью-Йорк, лингвостилистические перекрестки Черновцов и Праги, вкус вина и запах кофе. А еще - безграничная литературная игра, именуемая интертекстуальностью, ирония и точность мысли.
- Готовясь к интервью с вами, я перечитала статьи и материалы, где вовсе не праздно упоминалось ваше имя. И окончательно запуталась. Патриарх «Бу-Ба-Бу» Андрухович уверенно называет вас «русским писателем с удивительно красивой литературной фамилией». А писатель-эмигрант Саша Соколов с не меньшей убежденностью на вопрос, кого из современных украинских авторов он знает, отвечает: «Померанцева». Давайте разберёмся: как вы формулируете собственную национально-литературную принадлежность?
- Боюсь, что ваш первый артезианский вопрос рискует остаться единственным, поскольку ответить на него - значит пуститься во все тяжкие и нетяжкие собственной жизни. Если я начну выворачивать наизнанку этот колодец, то кого только не явлю на свет: и курносых, и раскосых... Да, а Саша Соколов пошутил. По-моему, остроумно и вполне в духе времени. Но я вовсе не против Сашиной прописки - «украинский писатель». Когда-то я тоже пошутил на этот счёт: назвал себя «австрийским писателем, пишущим по-русски». В Австро-Венгрии такого добра было навалом: от Стефаника до Крлежи и Звево. Это уже после всех растаскали по национальным каморкам. Такое случается в истории. Думаю, Ян Амос Коменский или Коперник, писавшие на латыни, очень удивились бы, обнаружив себя в списке чешских или польских гениев. Ну а хорватский писатель Крлежа когда-то удачно сострил: «Упаси нас Бог от хорватской культуры и сербского героизма». У меня есть вариация на эту тему: «Упаси нас Бог от русской духовности и украинской искренности». Кстати, «искренность» («щирiсть») мне подсказал Юрий Андрухович. Я ясно выражаюсь?
- О русской духовности - чуть позже, а чем «щирість» вам не нравится? Какой смысл вы в неё вкладываете? Без дополнительных коннотаций - вполне нейтральное слово...
- Мне нравится искренность. Правда, не в литературе. Самые искренние поэты - это графоманы. Что до русской духовности, то говорить о ней - просто издевательство над самими собой. В ХХ веке русские - чемпионы Европы по самоуничтожению. Тут бы с останками, гробами, могилами разобраться... Украинская же искренность - это ориентальный деликатес. До чего же выразительно украинское слово «пiдступнiсть»! Я почувствовал её на собственной шкуре в семидесятые годы минувшего века в Киеве. Тебя могли предать, продать, как теперь выражаются интеллигентные люди, «кинуть», причём так сердечно, так задушевно, раскрыв объятия. Ты бросался в них - в эти безбрежные объятия - и летел, летел, летел... А в художественной литературе я люблю вымысел, преломление реальности и не люблю искренность и правду.
- Где-то здесь кроется несоответствие. Передо мной ваша книга «КҐБ та інші...» - сделанное с большим вкусом издание. В нём каждая иллюстрация, фотография, черновик, письмо так и кричат: «Написанному верить!». Думаю, что в данном случае дизайн указывает: ваши тексты - документы эпохи, никак не вымысел. Вас не настораживает, что поэзия может прочитываться посредством идеологических, но не эстетических кодов? И нужно ли вам как автору ощущение, что ваше творчество адекватно воспринято? От писателей нередко слышишь, мол, главное - высказаться, самореализоваться, а как аудитория себя почувствует, это ее, аудитории, личное дело...
- Почему несоответствие? Вот вообразите, что вы пришли в музей, где представлены документы эпохи, которую принято называть «застоем». Вы входите в зал, где выставлены соответствующие времени экспонаты: фотографии лагерей в Мордовии и Пермской области, психушек, политзаключённых, их письма, их вышивки, их стихи. Вы разглядываете всё это, что-то мотаете на ус. А что на вашем месте делает художник? Он как раз преломляет эту реальность, он превращает документы в художественный факт. В сказках Принц целует Спящую Красавицу, чтоб она ожила. В поэзии одним поцелуем не обойдёшься. Поэт работает с мёртвым материалом в поте лица. Это что-то вроде дыхания рот в рот. Ну а что касается оптики читателя, то она действительно может быть самой разной. Классические романы XIX века можно читать как исторический, демографический, антропологический материал. А можно читать как захватывающие истории или художественные фрески. Например, в Западной Европе русскую литературу нового времени воспринимают чаще всего как этнографические свидетельства, а не художественные тексты. Я тоже читатель. Но для меня самое главное - художественные смыслы. Конечно, я бы хотел, чтобы мой читатель был похож на меня, но я не враг другим оптикам. Лишь бы читателю было интересно, ну а там уж разберёмся. Я в юности обижался, когда о моих стихах говорили: «О, как интересно!». А теперь радуюсь такому комплименту: текст должен быть прежде всего интересным, ну, а уж если повезёт, то ещё и талантливым. Чего я жду от литературы, которая пишется в наши дни? Чтоб она была современной по форме и личной по содержанию.
- Последним предложением вы предварили мой следующий вопрос. Характерная для вас черта, которая меня всегда восхищала, - улавливать, словно радар, дальнейший вектор разговора. Когда в качестве редактора журнала я формулировала (очень общо) тему для вашей авторской колонки, вы непостижимым образом всегда угадывали-подхватывали мотив и превращали его в виртуозное соло. Давайте теперь обратимся к журналистике - похоже, художественное вы естественным образом вплетаете и в эту весьма практическую область деятельности. Как вы выбираете темы программ для «Поверх барьеров»? Из последних - «Музыка и мораль», «Клоуны о своём искусстве», «Мои любимые пластинки (воспоминания бывшего киевского хиппи)»... Почему вы считаете это актуальным?
- Виктория, спасибо. Есть такое английское непереводимое слово «сhallenge». По-русски звучит невыразительно - «вызов». По-украински энергичней - «виклик». Почему оно непереводимо? Потому что этот самый challenge - черта англосаксонской психологии. Я в детстве любил Конан Дойла. В его приключенческой прозе один из главных персонажей - профессор Challenger, по-украински звучало бы «профессор Выклыкайко». Этот чудак мне до сих пор близок. Я отвечаю на жанровые вызовы. Например, собираю стихи из непоэтических материалов. Немного драмы, немного психологической прозы, немного журналистики, путевых заметок - и вот ты уже алхимик, и твои стихи из другого те(к)ста. Самый частый упрёк, который я слышу: а с чего вы взяли, что это стихи? Бессмысленный вопрос. Право автора - самому определять жанр. А право читателя или критика сказать: твои стихи - дерьмо собачье. С радиожурналистикой - то же самое. Честно говоря, я ею почти не занимаюсь. Журналистика предполагает мотивацию (событие, происшествие, заявление и пр.), а мне на радио нужна инспирация. Получается, что я отношусь к радио как к виду искусства. Уже много лет мне позволяют быть на радио рыжим. Ну, есть одна такая вакансия, и я её занял. Какие у меня инспирации? Мой друг, переводчик, в прошлом радиорежиссёр Фрэнк Уильямс однажды привёз с греческого острова, где у него вилла, записи стрекота средиземноморских кузнечиков и светляков. Это был подарок мне. Я их послушал и пришёл в возбуждение, которое принято называть творческим. Так родилась радиопьеса «Любимцы господина Фабра» - о провансальском энтомологе и его смертельно опасной любви к насекомым. Ну конечно, подобные инспирации не актуальны. Но это журналистика должна быть актуальна, а искусство, радиоискусство - совсем другой challenge.
- Хорошо, и тут вы всё свели к искусству. Ещё один прелюбопытный канал информации, который вы активно используете, - блог. К разношерстному, анонимному, агрессивному, неумытому и непричесанному интернет-сообществу вы обращаетесь со своими изысканными текстами. Что это вам даёт? Публикуют вас охотно, возможность высказаться в печатном и аудиальном вариантах у вас есть...
- Жанры, которые принято считать высокими, на(за)чинались в канаве. Греческую трагедию придумала козлоногая пьянь из свиты Диониса. Честь ей и хвала! Блог как жанр тоже родился из соплей, харкотины, словесной грязи, языкового гноя. Ну а после приходит эстет - в греческом смысле этого слова, т. е. человек чувствующий, чувствительный - и предлагает вылепить из этого перегноя какую-то осмысленную форму. Строго говоря, то, что я делаю в блоге, в лучшем случае - онлайновый апокриф. Но тысяча читателей у меня есть. И комментарии - умные, тонкие, чуткие. Вот этими комментариями я горжусь больше, чем своим блогом.
- В комментарии к эссе «Письмо от Ивана» (из размещенного в блоге) есть странный, на первый взгляд, вопрос: «А где взять ваши стихи по-русски?». Странный, потому что многое можно отыскать в интернете. И одновременно объяснимый: люди читающей культуры привыкли к книге - осязаемой, типографски пахнущей, бумажной. Проясните, пожалуйста, ситуацию с публикацией «КГБ и другие...» в РФ. Правда ли, что выход сборника не осуществился по идеологическим соображениям? Или это только слухи?
- Больше года назад я предложил новую книгу лирики «КГБ и другие стихи» московскому издательству НЛО, где у меня прежде вышли три книги: «Красное сухое», «Те, кто держали нас за руку, умерли» и «Служебная лирика». В издательских планах моя книга стоит. Я уже вычитал вёрстку. Когда книга выйдет, я точно не знаю. Я не верю, что политический климат в России помешает изданию книги: русская культура живёт своей параллельной жизнью и в меру сил сопротивляется мерзостям официоза. Киевскому издательству «Грани-Т» я предложил книгу много позже, чем НЛО, но она уже переведена на украинский, великолепно издана и продаётся в книжных лавках Украины. Тема книги - 1970-е, ещё точнее - политические репрессии в Украине с точки зрения частного лица, поэта-лирика. Поскольку многие участники событий тех лет живы, это время тотального конформизма, оппортунизма, трусости предпочитают замалчивать. Нынешние политики тоже не были детьми в семидесятые, но тогда они помалкивали - это в лучшем случае. Как бы там ни было, украинское издание можно потрогать рукой, полистать. Вот такая политическая погода в Украине: переменная облачность, порывистый ветер, местами туман.
- Из Праги вы следите за политической погодой в Украине, за атмосферными явлениями в России? Насколько для вас важно быть в курсе геополитического метеоцентра Восточной Европы?
-Увы, слежу. Хотя хотелось бы напрягать политические мускулы раз в четыре года: в канун выборов в парламент. Мне жаль, что политика отвлекает людей от поэзии, эротики, виноделия. Мне жаль, что мы слишком часто говорим на языке политики и журналистики об очень важных вещах и тем самым редуцируем, упрощаем смыслы. По-моему, надо сопротивляться: всегда, всегда говорить по-своему, по-человечески. В оценке политики и политиков есть только один критерий: работает она, политика, на человека, или пренебрегает им.
Вікторія Поліненко
Постійна адреса матеріалу: http://bukvoid.com.ua/digest//2010/01/07/234932.html
|
