Воспоминания Кнута Гамсуна и его жены поражают не чувствами, но их нарочитым отсутствием.
Кнут Гамсун, Мария Гамсун. Под сенью золотого дождя. СПб.: Азбука-классика, 2009.
Едва ли не каждый разговор о творчестве норвежского писателя, лауреата Нобелевской премии за 1920 год, Кнута Гамсуна сводится к обсуждению его политической позиции.
Вторая половина жизни писателя — сочувствие нацизму, поддержка режима Квислинга, прочувствованный некролог на смерть Гитлера — стала, без преувеличения, трагедией не только для него самого, но и для всех норвежцев. В истории литературы не найти писателя, пережившего такую славу и такое презрение: в первую половину его почти столетней жизни (1859—1952) норвежцы возвели Гамсуна в национальные герои, а во вторую судили (от тюрьмы его спас лишь преклонный возраст), заключили в психиатрическую клинику и швыряли его книги за ворота усадьбы писателя.
Казалось бы, любые воспоминания о Гамсуне способны прояснить столь спорную позицию, оправдать его или, напротив, окончательно и бесповоротно осудить. В России уже выходили апологетичные воспоминания сына писателя Туре Гамсуна «Кнут Гамсун — мой отец» и «Спустя вечность». Однако воспоминания самого Гамсуна (на русском языке издавались в шести томах в 2000 году) и его жены (по-русски выходят впервые) мало что добавляют к уже известным фактам, более того, вероятно, о многих фактах они умалчивают. Известно, что в своих личных дневниках Мария довольно резко отзывалась о собственной семейной жизни, тогда как в тексте воспоминаний она пишет о ней достаточно нейтрально. Этот нейтральный, даже безразличный, тон отличает и воспоминания самого Гамсуна — даже не воспоминания, а хроники отрезка жизни длиною в три года, с начала следствия до вынесения приговора. Иногда не верится, что человек, так односложно, равнодушно и спокойно описывающий свои мытарства во время следствия, может быть одновременно автором «Мистерии», «Голода», «Пана», создателем порывистых, пылких и страстных героев. И даже жалобы на тяготы пребывания в лечебнице у него неправдоподобно сдержанные, смиренные: «Меня медленно-медленно подрубили под корень. Кто в этом виноват? Никто и ничто в отдельности, виновата система. …Некоторые эту пытку выдерживают, но ко мне это не имеет отношения, ведь я-то не смог противостоять системе. Я был здоровым человеком, а стал желе».
Трудно сказать, почему оба текста написаны в такой манере: может быть, сознательно, хотя, скорее всего, после пережитого у писателя и его жены просто не осталось моральных сил. На вопрос врача, хочет ли он вернуться домой, Гамсун отвечает: «Мне хочется того же, что и полиции. У меня теперь нет собственных желаний» . Именно из-за этой внешней безучастности, из-за неяркой и спокойной манеры повествования, эти тексты звучат особенно пронзительно. Уж очень ясно они рисуют старика-писателя в самые чёрные, страшные годы его жизни.
Мария Шабурова
Постійна адреса матеріалу: http://bukvoid.com.ua/digest//2009/11/11/164508.html
|
