Критик и писатель Валентин Курбатов о броуновской реальности, бумажных двойниках и идеальном романе.
Валентин Яковлевич Курбатов (р. 1939) – литературный критик, литературовед, прозаик. Окончил факультет киноведения ВГИКа. Автор книг "Уходящие острова", "Подорожник", "Наше небесное отечество" и др. Лауреат премии Л.Н.Толстого, Горьковской премии, Новой Пушкинской премии, премии "Хранители наследия". Член правления Союза писателей России. Член Международного объединения кинематографистов славянских и православных народов. Живет в Пскове.
Недавно у Валентина КУРБАТОВА вышла книга дневников «Бегущая строка. Дневник провинциального литературного критика» (Псков, 2012), о которой Дарья ДАНИЛОВА побеседовала с автором.
– Валентин Яковлевич, название «Бегущая строка» вполне соответствует содержанию – это подряд записанные обрывки разговоров, мысли, пришедшие «на ходу», беглые описания домов, где вы побывали, городов, сел, лиц собеседников. Все эти дневниковые записи сливаются в многоплановую картину времени с 1970 года до 2009-го. Вы продолжаете и сейчас «ловить жизнь» в дневники? Или современная не так вам интересна?
– Уж прямо так и «подряд записанные»? Сам вон поглядел и увидел, что порою между записями проходит не один год. Дневник – существо капризное. Начинаешь его обычно с уверенностью, что будешь последователен и дисциплинирован. Да куда-а-а! Недели на две хватает, а там уж пошли разрывы, зияния, прорехи… Да ведь и матушка-жизнь не каждый день балует интересными людьми и новыми впечатлениями. И мысль – подруга не постоянная. Одним наморщенным лбом ее не выманишь. Она тоже ждет не дождется, чтобы ей был повод явиться нарядной и живой. И дневник – это скорее не «ловля жизни», а сначала удивление разнообразию этой жизни и попытка ее «приручения» (записанная она послушна и оставляет тебе иллюзию подчинения), потом, когда выходишь в «сочинители», – способ удержания материала. А там уж, когда лета начинают клониться к закату и память все менее послушна, и просто инструмент сохранения минувшего, чтобы не щелкать пальцами в попытке вспомнить, когда же было то или другое и что именно говорил тот или иной добрый человек. А потом просто привыкаешь…
Что до современной жизни, то это она нам современная, а сама-то она просто жизнь, меняющая платье, но не делающаяся ни моложе, ни старше. Жизнь с любовью, смертью, счастьем, потерями – единственный пока известный нам «вечный двигатель». Разве с годами чувствуешь ее менее «плотной». Впрочем, это, может быть, от того, что мы понемногу теряем из виду землю в ее старинном крестьянском значении и больше живем в умозрении, в виртуале – будь он неладен. Но тем и интереснее настичь ее старинным словом. Я долго сопротивлялся изданию дневников (кто же их пишет для публикации?), словно оборвать себя на полуслове или не договорить: мысль – она только с виду на той или иной странице кажется завершена, а перечтешь, оглянешься – и увидишь, что она длится, перемигивается, окликает сама себя и, может быть, только с последней страницей выстроится в осмысленное «предложение». Пишу – что делать…
– Из вашей книги: «Мы все отгорожены друг от друга письменными столами. Не заплачешь, не засмеешься без того, чтобы разум успел сделать ситуацию литературной… Тогда и заводятся дневники – бумажные двойники друзей, бумажные стены от друзей реальных». В этой связи подумалось: сначала были личные бумажные письма, спрятанные в конвертах, потом публикации этих писем и дневников, а теперь «живые дневники» (блоги). Запись в блоге заменяет порой нам письма. Только это письма для всех, на публику. Что это? Новый жанр? Или временная мода?
– Уж и не знаю, что ответить, потому что про «блоги» ничего не знаю. Не знаю – что это? Но догадываться – догадываюсь: все-таки компьютером-то пользуюсь (хотя пока еще вполне по-деревенски, как более умной пишущей машинкой). «Эволюция» от писем к дневникам и блогам не кажется мне безупречной. Просто время поворотилось другой стороной – долгого письма уже не напишешь. Станет ли корреспондент ждать твоего ответа, когда у него сто вопросов на день, и не ты, так другой ему ответит. Как было бы интересно представить, что вы задаете мне вопрос, а потом недели полторы ждете на него ответа, чтобы задать следующий – глядишь, через год мы сложили бы интервью. И как оно было бы прекрасно, потому что история (при нынешней-то ее поспешности) уже успела бы вмешаться в переписку. А теперь вон не успеете спросить, как я уже тороплюсь перебить вас.
Мы действительно и в давней переписке жили немного на публику – литераторы так уж точно (ах, под рукой нет, а так бы и поглядел, как Горький пишет Роллану, Пастернаку, Брюсову, Платонову – как меняется стиль, мысль, сам воздух письма), а уж теперь и подавно. И только иногда, взглянув на живую старую переписку, вздрогнешь и поймешь, какого счастья и чуда мы лишены. Недавно на Арбате в Музее Алексея Федоровича Лосева я увидел оригинал его письма жене Валентине Михайловне (из лагеря в лагерь!), и как же было трудно и мучительно его видеть. Я знал это письмо и уж даже не раз цитировал его по разным поводам, но оно было напечатано и тем при всей открытости и нежности как будто уже и не вовсе принадлежало адресатам. А тут бедные школьные химические расплывшиеся чернила – через каждую фразу надо макать перо и тем как-то иначе держать мысль. А слова-то, слова! Как страшно представить, что их читает лагерный цензор! А теперь и мы: «Родная, вечная, незабываемая сестра и мать, жена и подруга. Благословляю день и час, когда я увидел твой ясный и светлый лик…»
Можно ли представить такое письмо электронным с холодом механических букв, не отражающих в самом почерке единственный образ любимого? А уж в блоге и вовсе на всеобщее обозрение. Какая уж тут искренность и единственность! Вроде как хорошо – через минуту и ответ. А между тем мы уходим друг от друга все дальше и дальше. Что вы легко увидите и в литературе, по самому строю фразы с порога узнавая, писана ли она ручкой или сразу набрана на компьютере. Так что новая форма письма никакая не мода, а новый способ существования. Как там у Александра Сергеевича: «Прощай, письмо любви! Прощай – она велела…»
– Вспомнилось, как Тургенев писал Фету: «…и беру перо, чтобы возобновить переписку с Вами и снова увидать Ваши любезные каракули». Наш современный мир воспевает индивидуальность, люди пытаются любым способом «прозвучать», но при этом из мира уходит самое индивидуальное – почерк! Вы читаете много современной литературы – в текстах тоже это чувствуется? Отсутствие узнаваемого почерка, манеры письма? Или с этим пока все в порядке?
– Конечно, чувствуется! Как же нет? Разогните любую страницу Виктора Петровича Астафьева или Валентина Григорьевича Распутина. Прямо с первого слова и увидите, что на компьютере этого не напишешь. А будет возможность – поглядите их рукописи, и они откроют вам то, что никакой критик не разглядит – тайну рождения слова. Да и у Алексея-то Федоровича Лосева разве мы одни и те же слова читаем в печатном тексте письма и в расплывшихся чернилах? А вспомните-ка Ремизова – довольно полстраницы его каллиграфических забав увидеть, чтобы понять, отчего его проза так затейлива, так сказово чудна, так краснословна: «Москва встретила меня карикатурой: жиром заплывшая морда, по носу узнаю себя, пауком среди книг, в руках ножницы, а подпись: Писатель или списыватель?» – так и видишь, как он любяще, как Акакий Акакиевич, высунув язык, посмеиваясь, выписывает, даже как будто вырисовывает эти строки. И вот вдруг подумал – не оттого ли из нашей прозы ушел тихий, покойный пейзаж, милые наши просторы, в которых жили герои Тургенева и Толстого. Представьте-ка, как Иван Сергеич выколачивает на клавиатуре: «Солнце уже довольно высоко стояло на чистом небе; но поля еще блестели росой, из недавно проснувшихся долин веяло душистой свежестью…» Уж нам такого больше не читывать. Будем привыкать к механическим почеркам. А они останутся – почерки-то, потому что они не в начертании букв, а в слове сердца и ума. И сегодня ведь тотчас разберешь, Буйдою ли писана страница или Пелевиным. Так что и печалишься о старом, и понимаешь, что уж совсем по-другому, но с «почерком» все в порядке.
– Вы не могли бы назвать какого-нибудь современного автора, которого вы легко узнаете «по почерку»?
– Да уж и назвал вон Пелевина и Буйду. Разве что не по абзацу, а по половине страницы, пожалуй, можно узнать и Виктора Ерофеева и Владимира Сорокина, и Захара Прилепина – другое дело, что узнавание не принесет тебе света, но это уж зависит от лет и привычки, от сложения души и мировидения. Но что все на себя-то оглядываться? Как опять у Александра Сергеича-то (он в соседнем Михайловском – вот и оглядываешься): «Но пусть мой внук, с приятельской беседы возвращаясь, веселых и приятных мыслей полон…» отзовется своим ироническим современникам – нечаянно выросшим нашим внукам…
– А кто-нибудь из современников приносит вам свет, пусть и неяркий? Знаю, что это нелюбимейший вопрос для писателя. Почти никто не называет сейчас фамилий, все боятся кого-то пропустить и тем обидеть, но вы ведь критик, и вам по чину положено называть имена. А если кого пропустите – тех я заранее прошу не обижаться. В одном интервью обо всех не скажешь.
– Был, был свет и счастливое желание прочесть вслух и «навязать» товарищам. В разный час сердца нас утешает попавшая «в такт» книга. Про старое не буду – там у нас у всех все общее, а вот в последнем мы уже по своим углам. И тут мне были по-разному в разный час интересны Владимир Маканин и Алексей Варламов, Елена Катишонок и Ольга Славникова, Александр Проханов и Александр Иличевский, Андрей Столяров и Павел Крусанов, Майя Кучерская и Василий Голованов, Павел Басинский и Владислав Отрошенко. Нет, лучше не начинать. А поэзия! Поэзия! Светлана Кекова и Елена Пудовкина, Юрий Кублановский и Николай Зиновьев, Александр Кушнер и Александр Чуманов и поэзия русского священства – отца Вячеслава Шапошникова, отца Сергия Круглова… Да, нет, нет – довольно… Отчего и не любит наш брат отвечать на подобные вопросы.
А только это всегда подлинно свет на мгновение. А уж, как бывало, над одной книгой не сойдешься, не обнимешься одним именем, чтобы оно было естественным знаком единства и его одинаково читали ректор университета и колхозный бригадир (впрочем, где теперь колхозные-то бригадиры? – может, поэтому земной общей литературы и нет). Теперь больше уж «для своих», для «умников и умниц». И больше с оглядкой не на читателя, а на товарищей по цеху. Когда умирает понятие «народ» (а оно на глазах становится только словом), то общности не жди. Как не жди и мощного объединительного характера, потому что придумать его нельзя, а можно только увидеть. А разгляди-ка в броуновской нынешней реальности…
– И еще вопрос наугад: какую книгу вы только что закончили читать? И что о ней можете сказать?
– А закончил роман Александра Кузнецова-Тулянина «Идиот нашего времени». Ничем, кроме имени книги, роман к бедному князю Мышкину не отсылает, хотя автор про себя его в уме держит. Да герой и не узнал бы себя в святом князе – несчастный журналист из сословия нынешних областных газетчиков, слишком знающих мир, чтобы с трудом переносить его. Книга задыхается от публицистического гнева, почти теряет из виду прозу. Да и до прозы ли, когда жизнь погибает. И если уж мир не исправить, то хоть оставить будущему портрет жестокой подлинности, чтобы это будущее, когда придет в себя, видело, что мы не были слепы и предупреждали его, это будущее. Самый, может, из последнего моего чтения тяжелый портрет нынешнего безумия.
– А дадим волю фантазии! Как вы думаете, какой роман сейчас нужен России, чтобы люди «сошлись над одной книгой»? Вы когда-нибудь воображали себе идеальный современный роман? Допустим, вам в руки попадает как раз такой, и вы бежите к лучшему другу с возгласом «Новый Гоголь родился!». Вы могли бы описать хотя бы примерно, что за текст это мог бы быть?
– Наверно, когда бы мог, то взял бы и написал – чего от других ждать, когда сам знаешь? Ну а от того, что не могу, почти без улыбки говорю, что такой роман написан. Только надо вооружиться ножницами и вспомнить добрую гоголевскую Агафью Тихоновну из «Женитьбы», которая таким образом «кроила» себе жениха: «Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять хоть сколько-нибудь развязности, какая есть у Балтазар Балтазарыча, да прибавить к этому еще дородности Ивана Павловича – я бы тогда тотчас решилась».
Вот и тут: коли бы чистое сердце Варламова, да умную иронию Быкова, да горячую публицистику Столярова и печальную метафизику Крусанова соединить с покойной ясностью Екимова, да усталой снисходительностью Маканина, да нежной правдой Лихоносова и молодым нетерпением Прилепина, то и вышел бы роман, утоляющий каждое русское сердце.
А вот когда эти дары сойдутся в одном сердце, зависит только от того, когда мы вернемся в Россию всею тоской и любящей памятью и ответственностью. А мы еще и не подпоясывались…
Дарья Данилова
Фото: newslab.ru
Постійна адреса матеріалу: http://bukvoid.com.ua/digest//2013/02/28/095905.html
|
